Это произошло в четверг днем, перед запуском Великого проекта – в тот момент, когда все проблемы кажутся непреодолимыми, но ты знаешь, что они будут решены, поскольку иного выхода нет, и ты продолжаешь пахать, пока глаза не вылезут на лоб…
Я работала в «Messenger» отчасти потому, что мне надо было обсудить окончательный выбор цветов заголовков с главным дизайнером. В другом окне я болтала с Джеймсом, который бился над решением каких-то финансовых вопросов.
Разговор начался довольно вяло, но беглые замечания, на которые у меня обычно хватает ума не обращать внимания, меня задели.
Ах да, маленький бойкий язычок так и лезет из каждого слога. Ой-ой! Надо исправлять ситуацию.
Черт, звучит так, будто он мне неинтересен.
Почему у меня в голове крутится Вера Линн[11]
? Как я умудрилась загнать себя в такую яму? И как из нее выбираться?Вау. Если вы думаете, что трудно одновременно быть холодной и приставучей, так я с этим справилась. Блестяще.
И пока я размышляла, как лучше кончить этот разговор, чтобы не усугублять ситуацию: отключиться или сослаться на технические неполадки, – прозвучал сигнал ответа. Я была почти убеждена, что речь не идет о том, какой цвет, зеленый или фиолетовый, лучше оттеняет «образ жизни», но с трудом заставила себя взглянуть на монитор.
О, даже самый дерьмовый день на работе вдруг показался сносным, и я поймала себя на том, что ухмыляюсь в монитор так, что могу испугать своих коллег, поскольку впервые выдавила из себя улыбку за последние две недели.
И вот как я оказалась под контролем Джеймса на протяжении 24 часов. По его предложению я взяла выходной после выхода в свет большого, большущего проекта, который я выпустила вовремя и даже осталась в здравом уме. Это была хорошая идея, потому что, как правило, на следующий день ты просто сидишь за столом, пьешь кофе и мечтаешь о том, чтобы не зазвонил телефон, и если он зазвонит, то тебе непременно сообщат о том, что что-то пошло не так, а исправить это ты все равно уже не можешь. Так что идея провести с ним день, не зная, что произойдет, и расслабиться была прекрасной. По крайней мере, пока я точно не поняла, во что влипла и что слово «расслабиться» во веки веков не имело к этому никакого отношения.
Я приехала в 7:30 утра, пробившись сквозь пробки, и все вопросы касательно того, как это все начнется, отпали очень быстро. Зайдя к нему, я наклонилась поздороваться с котами. Выпрямившись, я переложила сумку с вещами в другую руку. Он вырвал сумку.
– Она тебе не понадобится, – сказал он, проводя меня в комнату.
Он плюхнулся на диван, и я стояла перед ним, чувствуя себя неловко и не совсем зная, что делать, поскольку он растянулся, не оставив мне места. По крайней мере, не знала, пока он не заговорил и все не встало на свои места.
– Раздевайся. Сейчас.
Я посмотрела на него, расслабленного и улыбающегося, как герой диванного рекламного ролика. Как всегда, начало сцены оставалось для меня самым трудным. Он, само олицетворение высокомерия, ждал, когда я разденусь, и знал, что я это сделаю. Стиснув зубы, я выскользнула из туфель и начала расстегивать рубашку.
– Погоди.
Мои руки остановились на третьей пуговице по его приказу.
Я взглянула на него в надежде, что он примет решение: раздеваться мне или нет?
– Да?
Мой голос прозвучал резко даже для меня самой. Я знала, что причиной тому было смущение, но боялась, что он может расценить это иначе, и повторила вопрос мягче.