Интриги дядюшки Йивентрия

Смитти и Бигги, окутанные клубами дыма, пыли, облизываемые язычками пламени из пятки и трубки, да еще и нежно покусываемые всякой насекомой сволочью, несомненно, заслуживали внимания, как одна из самых инфернальных шоу-программ, когда либо ангажированных в Лупри и окрестностях. Естественно, они были оскорблены проявленным к ним безразличием. Оскорблены так, как может оскорбиться только залившийся до бровей человек, собственно, уже не имеющий права называться человеком. Не говорите, что никогда не видели сдвинутых бровей, поджатых губ и сморщенных носов, расплывающихся в парах алкоголя, – никто вам все равно не поверит.

Состоянию нестояния Смитти и Бигги очень часто сопутствует неуемная жажда деятельности и стремление помочь всему миру крутиться как следует. Бармен пнул доблестного сопящего в пыли моряка и стал ему демонстрировать невнятные жесты, пытаясь таким образом объяснить что-то необъяснимое, прямо-таки неохватное разумом по своим масштабам. Похоже, мозги Смитти работали на той же частоте. Кряхтя и чертыхаясь, он поднялся и вместе с Бигги ринулся обратно в «Шорох и порох». Попутно они организованно приложились о притолоку, прекратившую свое существование как единое целое в тот же момент времени. Шелку для этого пришлось подпрыгнуть. Солидарность.

Из темных глубин бара раздавались дикие вопли с ярким аккомпанементом из хруста, треска, дребезга. Конец им положил дружный рев двух невменяемых товарищей, постепенно заглушаемый их нарастающим топотом.

Первым из тьмы вынырнул Бигги. Он бежал, высоко вскидывая ноги и яростно задыхаясь через трубку. На его плече покоилась широченная доска, ранее имевшая право называться барной стойкой. Из ее нижней, ранее скрытой от людского взора поверхности торчали гвозди и сталактиты десятилетиями припрятываемых на черный день вещей, которые Бигги по заблуждению считал кавычками. Другой конец доски с озверелой улыбкой стискивал в своих мозолистых руках Смитти. Его нога вконец разыгралась и не слушалась своего хозяина самым наглым образом. Она отказывалась гнуться в колене, но зато ступней выкаблучивала такие фортели, что любой любитель чечетки мог бы буквально описаться от восторга. Из-за этих механических экзерсисов Смитти приходилось двигаться бочком, волоча за собой пританцовывающее подобие отбойного молотка, что, однако, не мешало ему развивать точно такую же скорость, с которой Бигги приближался к берегу Лужи Гранде, среди которой островом с единственным обитателем возлегал хрюшкомобиль.

В паре волосков от парящей, побулькивающей жижи Бигги остановился как вкопанный. Он балансировал на цыпочках и с ненавистью глядел на все же обмакнувшиеся в лужу носки своих идеально вычищенных тапок. Смитти даже глазом не моргнул и продолжал свое крабообразное перемещение. Доска проскользила по плечу Бигги и мягко брякнулась на порог автомобиля. Другой край Смитти аккуратно уложил на берегу и даже протер рукавом, подобострастно поглядывая на Йозефика.

– Пожалуйте на борт, сударь. Карета подана, котлы кипят, и кони бьют копытом. Луна полна, и светел путь, сударь.

– Проваливай отсюда, парень, пока корни не пустил. – Дандау был далек от поэтических настроений, как всякий человек только что безнадежно испортивший свои парадные тапки.

Йозефику оставалось только подчиниться. Преисполненный достоинства, с высоко поднятой, можно даже сказать, задранной, головой, он двинулся по импровизированным сходням к кораблю свободы. Иногда у самых неожиданных индивидуумов появляется некая харизма. Вот и сейчас Йозефик, в своем жалком костюме и гнусном похмелье, вызвал у всех обитателей Лужи Гранде фанатичный восторг. Лягушки и тритоны взирали на него своими выпученными глазами, полными надежды, в торжественном молчании. Лишь когда он поднялся на борт и машина тронулась, разбрызгивая во все стороны грязь вперемешку с кишками несчастных земноводных, раздался их нестройный хор, не испуганный, но ликующий.

Смитти и Бигги стояли и махали вслед удаляющейся машине носовыми платками. По их щекам текли слезы, смешиваясь с грязью и богатым внутренним миром лягушек. Машина с лихим лязгом скрылась за поворотом.

– Добрый путь, – всхлипнул, казалось бы, такой суровый Смитти Шелк.

– Дерьмо.

Глава II

Мону вел машину с видом человека, достигшего просветления. С легкой улыбкой он плавно вращал баранку и ласкал своим взором предполагаемую траекторию движения между колдобин. Йозефик расслабился и поудобнее устроил свой неподобающе шикарный чемодан на коленях. Наконец он мог не принимать никакого активного участия в происходящих событиях. На его лице расползлась беззастенчивая счастливая улыбка коровы, пасущейся на конопляном поле.