Поэтому он заставил себя смотреть ей в лицо.
На ее улыбку.
Как она обнимала маму.
Фото были выцветшими, квадратными, маленькими, сделанными старым фотоаппаратом на устаревший тип пленки.
Но кадры были на высшем уровне.
Он отступил на десять шагов и оглядел комнату.
Ткань на цветастом кресле была выцветшей, изношенной.
Кожа другого кресла была потрепана, повсюду виднелись царапины, а спереди, под подлокотником, виднелся небольшой разрез.
Он посмотрел на потрясающий светильник в помещении с упряжью и этими креслами.
Но без завесы, которую набросила на него Иззи, это был кусок дерьма.
И когда завеса пала, в его мозгу столкнулись образы.
Люстра в ее спальне, вероятно, когда-то была такой же, как этот светильник, за исключением того, что Иззи своим талантом и заботой сделала из нее нечто другое.
Она приобрела мраморные столешницы для кухни по выгодной цене, потому что какая-то дама заказала их, а потом решила, что они ей не нужны.
Джонни не сомневался, что Иззи нравилась ее работа. Но содержание, принадлежащей ей территории стоило денег. Фермерский дом был солидным. Просторным. С тремя спальнями. Двумя ванными и туалетом внизу. Конюшни добавляли расходов. Она заботилась обо всем этом и о куче животных, включая двух лошадей. Невозможно иметь все это без необходимых средств.
Волшебным образом она превратила это в сказку.
Просто понять все это было невозможно, если не знать о ее прошлом, — о котором он теперь знал, — или не приглядеться пристальнее. Но как только завеса пала, все стало ясно.
Он был парнем, но он не был мертвым, слепым или глупым, поэтому слышал о стиле шебби-шик
Иззи была мастерица в этом деле.
И все еще оставалась ей.
По-прежнему окружала себя дерьмом, обносками других людей, потому что это лучшее, что она могла себе позволить, чтобы иметь то, что ей нужно, чтобы чувствовать себя в безопасности и счастливой.
— Этому дерьму пришел конец, — прорычал Джонни, глядя на фотографию Из с матерью.
Джонни был богат.
У него было шесть миллионов долларов в чеках, сбережениях, собственности и инвестициях. Ему также принадлежало восемь автомастерских с мини-маркетами, которыми заведовали местные жители, где брали справедливую цену и завоевывали лояльность покупателей на протяжении трех поколений, поэтому они превратились в золотую жилу.
Джонни выбрал свою мебель на фабрике и сам ее собрал, но при этом он воспользовался услугами дизайнера интерьера, что обошлось ему в целое состояние. Он оплатил ее время и мебель. Его обеденный стол, вероятно, стоил больше, чем вся мебель на первом этаже дома Иззи, включая переднее и заднее крыльцо.
Он жил просто, потому что так учил его отец, а того тому же учил дедушка.
Но если это было для него важно, он получал лучшее.
А Иззи была ему важна. В ней он нашел лучшее.
Так что у нее, бл*ть, будет все самое лучшее.
Накануне вечером за пиццей, а затем за обильным количеством пива в «Доме» Адди разрядилась. И напилась.
Но по встревоженным взглядам, которые Иззи бросала на сестру, а также на Джонни, он понял, что она не открылась ей.
Элиза и Аделина Форрестер все еще страдали от дерьма в своей жизни.
— И это дерьмо должно закончиться, — сказал Джонни.
Он вышел из конюшни и направился к дому, обнаружив Иззи и Адди на заднем крыльце с кружками позднего утреннего кофе.
Глаза Иззи, устремленные на него, были яркими, нежными и все еще встревоженными.
Глаза Адди, устремленные на него, были тусклыми и мертвыми.
Он забрал Брукса, сумку с подгузниками, баночки с детским питанием, расписание от его матери и пристегнул мальчика ремнями безопасности к автокреслу, которое Адди рассказала ему, как закрепить на заднем сиденье его грузовика.
Он уехал, глядя в зеркало заднего вида на сестер и лепечущего Брукса на заднем сиденье.