Инвалид детства

          Это дивный камень, разотрите его для своих икон — из него получатся чудные голубые одежды, глаза, вода, небеса... Простите, если я что-нибудь наговорила слишком резкого, нелицеприятного, — пожала она руку улыбающемуся Калиостро. — Я рассчитывала на ваше дружеское понимание и надеялась увидеть в вас человека широких взглядов. И я отчасти не ошиблась.

          — Да что вы, я привык. У нашей интеллигенции есть одно непоколебимое убеждение, что она обязательно должна иметь собственное мнение по каждому вопросу и более того — непременно его высказывать и отстаивать.

          — Да-да, — радостно закивала Ирина, — святое убеждение! Ибо что же, в противном случае, есть личность? И потом, — она подняла два пальца вверх, — истина рождается в спорах. — Он отвесил ей элегантный поклон. — Приезжайте к нам, когда будете в Москве. У нас бывают удивительные люди — артисты, писатели, художники, музыканты, — вам будет интересно с ними поговорить, поспорить о религии, искусстве... Мы будем очень рады вас видеть! — она значительно посмотрела на него.

          Она достала из сумки томик пьес своего покойного мужа, на секунду задумалась и, чиркнув что-то на первой странице, протянула монаху.

          — Может быть здесь вы отыщите что-то созвучное вашей душе, — сказала она с достоинством.

          — Благодарю вас, — поклонился он еще раз и, раскрыв книгу, прочитал: «Близкому мне по духу обворожительному Дионисию в память о нашей назначенной Богом встрече на этой прекрасной трагичной земле».

          — Приезжайте и вы, — она кивнула Анатолию, все еще держа в руке тоненький фломастер. — Держите, это вам — мой маленький сувенир.

          — Да уж заеду, — ответил он, разглядывая на нем золотую надпись. — Вот приеду экзамены сдавать в семинарию — тогда и поговорим.

          — Не поминайте лихом! — крикнула Ирина, сходя с крыльца и помахивая им белой отважной рукой.

          «Ах, — подумалось ей, — а может быть, и правда, пора уже сойти с этой затоптанной жизненной сцены, так и не доиграв той роли, которую навязывает мне мир. Не скрыться ли за его кулисами в каком-нибудь пусть небольшом, но деликатном домике, с каким-нибудь таким вдохновенным, отрешенным от всего земного человеком, похожим на Калиостро, — нести с ним единую вязанку дров, слушать, как поет в печи огонь, как трещит под ногами морозный снег, как мчатся вдаль оголтелые поезда, пугающие пространство...»

VI.

          Черным искушение называл Лёнюшка такие часы.

          — Стою на молитве — и страшно, — жаловался он отцу Иерониму, — пусто, словно какая бездна.

          — Бог есть Свет неприступный, — еле слышно отвечал ему старец, — и тьма окружает Его. Если мы и земными глазами глянем на солнце — их помрачает его сияние, а уж что же тщиться узреть духовным оком Самого Господа, пока оно не очищено от земных страстей? Потерпи, Леонид, — мягко говорил он, — ибо лишь претерпевший все до конца спасется.

          После всех искушений, бесовских нападений и потрясших его до глубины души рассказов Ирины Лёнюшке мучительно хотелось вымыться. Поэтому, видя, что из церковной баньки идет дымок, он доковылял до келейки грозной старостихи, которая заправляла здесь всем хозяйством, и, приложив руку к сердцу, стал слезно умолять ее пустить и его попарить немощную плоть, взывая к ее христианскому милосердию.

          — У меня и нога парализована, и шифрания, и идиотизм, и вообще я инвалид детства.

          — Иди, надоел уж, мочи нет! — недовольно сказала она, ибо знала, что Лёнюшка все равно не отступится.

          — Саш, а Саш, ты мне спинку потрешь? — заныл Лёнюшка, ковыляя за Александром, подметавшим двор, и просительно заглядывая ему в глаза. — Нам Господь заповедал любить врагов наших!..

          Саша откинул метлу и мрачно воззрился на него.

          — А то я больной, уже полгода не мылся, аж горит! — затянул Лёнюшка.

          Через пять минут Саша уже помогал ему влезать в ванну, в которую он наскоро наплескал воды из горячего бака, и усердно тер его узкую спину, в то время как Лёнюшка давал ему необходимые наставления:

          — Мыльца, мыльца побольше, не скупись, а то я уж полгода не мылся, да три посильней, а то больно деликатничаешь. А шампунью-то не надо, — сказал он, видя, как Саша развинчивает зеленый пузырек, — от нее перхоть одна. Мыльцем, мыльцем намажь погуще, да продери!

          Вскоре он уже стоял, завернутый в большое Сашино полотенце, и красные щечки его лоснились от удовольствия.

          — Леонид! Это что ж такое! — в изумлении воскликнул вдруг Саша, спуская воду. — Вода-то с вас — совсем чистая, только мыло и плавает по поверхности!

          — Тише, — строго сказал тот. — И не говори никому!.. Александр! — позвал он, когда Саша уже распахивал дверь баньки. — Канонник-то забери, а то так и пролежал у нас вчера весь день без всякого толку.

          Он протянул клеенчатую тетрадь.

          Саша на секунду задумался, что-то соображая, смутился и вдруг улыбнулся ему радостной широкой улыбкой:

          — А причесать-то вас тоже, наверное некому! Давайте я уж вас и причешу заодно!