Инвалиды

Зато, когда хозяин впадал в "пьяную линию", секретарь утолял свою литературную жажду... Однако, и в этом случае приходилось вести тонкую политику. Желая гарантировать себя от доносов газетного молодца Васьки, секретарь умеренно распускал вожжи, давая Ваське некоторую свободу ругаться и лягаться. Из двух зол приходилось выбирать меньшее. Васька был удовлетворен, смягчен и растроган и не бегал к хозяину, когда натыкался в сводке на резкие обличения заказчиков типографии, городского головы и приятелей издателя. Васька только задумчиво тряс головою и произносил:

-- Ну, и нагорит же нам с вами!

-- Ничего... Нельзя!..

-- Вы бы уж почище! -- согласился Васька. -- Все равно, семь бед -- один ответ... По-моему, уж если продирать, так продирать с песком. Ну, и я всыпал же содержателю "Батума!"... Не прочихается...

Вступив в некоторый компромисс с Ваською, Воронин делался полновластным лицом в редакции и спешил "насладиться". Газетка временно изменяла свою физиономию, принимала приличное обличье серьезной и искренней представительницы местных нужд и интересов...

Но вот появлялся издатель. В редакции наступало затишье. Васька говорил робко, кашлял в кулак и ходил на цыпочках. Наборщики ежились. Секретарь делался чрезмерно серьезным и молчаливым... Мало-по-малу все "беды", которые натворил Воронин в отсутствие хозяина, раскрывались и выплывали на поверхность. Хозяин становился день ото дня мрачнее, пыхтел все громче, швырял вещи и наконец "разряжался".

Начинались объяснения с секретарем. Сперва кричал только издатель, потом начинал кричать и секретарь. Васька незаметно, как-то боком, удирал из редакции и притворял за собою дверь.

-- Ругаются! -- шепотом говорил он в конторе, махнув рукой по направлению редакции.

-- Пора бы оставить уж все эти идеи! Никому они не нужны-с! -- кричал издатель.

-- Идеи тут ни при чем... Прошу их не касаться! Я ваших идей не трогаю...

-- Никаких идей у меня не было и не будет! -- кричал издатель.

Воронин хватал шапку и уходил из редакции, сердито хлопая дверью, с твердым решением никогда уже более сюда не возвращаться.

Но ведь уйти ему было некуда!.. И на другой день утром он снова сидел за своим столом и молча "строчил" или резал газеты...

Так промучился Воронин два года, все чаще и чаще припадая к защите алкоголя. Жена у него умерла, на руках осталось двое ребят... Некому стало упрекать Воронина в пьянстве, некому остановить, умолять его не пить... Не стало единственного друга, на груди которого можно было выплакаться, покаяться, дать обет -- бросить водку...

Воронин стал пить все чаще и все больше... А когда обе девочки его, пораженные дифтеритом, ушли за матерью, он совершенно упал духом и опустился. Издателю он сделался ненужным, из секретарей был удален и начал постепенно спускаться сперва до случайного фельетониста, потом до репортера и наконец до корректора...

Теперь он сделался непригодным даже и для этой скромной роли...

VII.

Прошел месяц "труда, независимого и не противоречащего по существу своему убеждениям".

Крюков похудел, осунулся... Глаза его ввалились глубоко в орбиты и обрисовались темными кругами; нос словно вырос длиннее, подбородок сделался острым... Все чаще и чаще он страдал бессонницей, головными болями и сердцебиением и все чаще, лежа с открытыми глазами на своей кушетке, тяжело отдувался и произносил:

-- Тоска!..

Прошло еще недели две -- и эта тоска начала глодать Крюкова безостановочно. До омерзения надоел ему "Н-ский Вестник", надоел секретарь редакции, одним видом своим уже раздражавший корректора, надоела комната без окон, корректурные оттиски. А квартирная хозяйка своей предупредительной заботливостью о здоровье квартиранта выводила этого квартиранта из терпения:

-- Батюшки! Как вы похудели, Дмитрий Павлыч! Да вы здоровы ли? -- с соболезнованием восклицала она, принося в комнату чайную посуду.

-- Здоров, совершенно здоров!.. Благодарю вас! Не беспокойтесь! -- с раздражением в голосе отвечал Крюков и отвертывался в сторону.

-- Глаза-то, глаза-то!.. Право, краше в гроб кладут!..

-- Будет вам, Дарья Петровна... Пожалуйста того... не беспокойтесь!..

Хозяйка уходила, а Крюков соскакивал со стула, бежал к двери, плотно затворял ее и бунчал:

-- Какого черта лезет? Вот заботливость одолевает!..

В праздничные дни он начал уже развертывать большую карту русских железных дорог и внимательно рассматривать ее, переводя взоры с юга на восток и с востока на запад.

Это означало, что Крюков больше не в силах жить в Н-ске и что он ищет город, куда бы ему переселиться и где бы еще попытать счастье...

-- Орел... гм... Орлово-Грязская... Гомель, Киев, -- Киев! Не махнуть ли в Киев? Город университетский, студенчество, три органа гласности, а главное -- выбор интеллигенции... Киев имеет весьма почтенное прошлое...

Нет сомнения, что Крюков скоро был бы уже в Киеве, если бы одно случайное обстоятельство не задержало его в Н-ске.