Иные песни

— Сей порядок повсеместен, — сказала она, глядя на Авеля, — и одинаково касается как людей, так и зверей и растений; всего, что живет и что жить желает. Возьмем, к примеру, любых двух псов. При каких бы обстоятельствах ни встретились, они примутся облаивать и рвать друг друга, пока один не уступит другому, не признает его верховенства и своей подчиненности. А разве люди развились из зверей сразу как короли и кратистосы, слуги и рабы? Нет. Но всякий раз, когда встречаются двое незнакомцев, случается столкновение их воль, попытки подчинить другого в более или менее мягкой форме. Теперь, когда мы живем в цивилизации, это не всегда заметно на первый взгляд. Но ранее, в дикости, борьба была жесткой, ничем не ограниченной. Покорись или умри! Чем ты готов рискнуть ради своей свободы, независимости Формы? Ибо всегда в конце концов приходится играть по ставке наивысшей. Выберешь смерть или жизнь под чужой волей? И одни сгибались, более ценя спокойную, безопасную жизнь, и от них произошли рабы, холопы, люди послушные; но другие, каких меньше, не могут вынести и малейшего унижения, скорее сломаются, чем согнутся, их Форма слишком тверда — из них и произошли аристократы.

— Знаю, но… — заикнулся Авель.

— Но, — причмокнула эстле Амитаче. — Но мы, высокой крови, можем, в кругу своих, признаться в наших истинных страхах. Эстлос Лятек прав, оспаривая тезис эстлоса Ройка. Ибо ежели эти древние гердонцы некогда жили в здоровом обществе, ежели были цивилизованны, а теперь — даже вождя орды не в силах указать… то не определено и наше будущее. Ни одна Форма не дается навечно. Тем, кто уже рожден наверху и не должен сражаться за свое место, — им труднее прочих рискнуть всем, когда возникнет некто, не желающий склонять выю, и бросит им вызов; ему терять будет нечего, им же — все богатства мира. Легче, безопасней, проще отдать ему часть тех богатств. И еще одну. И еще одну. Вспомните, какова судьба рода Александра.

— Каковая — предупреждение всем нам, — проворчал князь, бросив на Румию острый взгляд; Авель заметил его и с трудом сдержал усмешку, склонясь над тарелкой.

— Ммм, ведь, собственно, хмм, это их и постигло, мхмм, одичание, одичание.

— Ах, мой дорогой посол, — эстле Амитаче потянулась к нему над столом, прикоснулась пальцами к предплечью, — мы знаем, что это правда. Но тем более следует публично опровергать ее. Зачем давать повод амбициозным мечтателям? Как говорил эстлос Лятек: «та Форма никогда не была им дана».

— Воистину, Одиссеев ум, — подвел итог князь, поднимая бокал в тосте к Шулиме.

После ужина, когда все разошлись по углам большого зала, чтобы вести в тени негромкие беседы (князь и посол попрощались первыми), Алитэ быстро исчезла куда-то с Иаксой, а отец удалился чуть позже, под ручку с эстле Амитаче, — и Авель остался один. Он не знал, как собой распорядиться. Лакеи и стража в черно-красных одеждах стояли, как статуи, под стенами и подле дверей, будто бы никого не замечая, но он ощущал на себе их взгляды, такие же неприязненные, как и у предков Румии на портретах. Отодвигаясь от них как можно дальше, он оказался в конце концов возле окна, что выходило на главную площадь дворца. Тьма окутала город, тьма, густо инкрустированная огнями тысяч окон и фонарей. Некогда дворец стоял далеко за границами предместий Воденбурга, но за столетия город наполз на Гору Неурга, окружив со всех сторон княжескую парцеллу: сам дворец, лабиринт хозяйственных строений, конюшен и каретных сараев, его знаменитые Сады. Он не видел их отсюда и не видел, когда въезжали в главные ворота. На самом ли деле тяжелый, словно надгробный камень, антос Григория Черного сморфировал там землю, сталь, растения и животных в одно огромное, полуживое-полумертвое, архитектоническое чудовище? Авель прижал щеку к стеклу, но вид закрывало западное крыло дворца.

Только почувствовав ее запах и дыхание, он заметил ее присутствие. Отскочил. Княжна смотрела на него, чуть наклонив голову к плечу, с руками, скрещенными под грудью, закрытой шнурованным корсажем темно-гранатового платья. Волосы, знак Неурга, столь же огненно-красные, как и у брата, матери, тетки, бабушки и деда, окружали лицо пламенной аурой, он почти видел расходящиеся от нее волны деформации кероса. Это избалованная девчонка, подумал Авель, она не может быть намного старше меня, Юпитер, я ведь тоже благородной крови, отчего ж должен… нет, не поклонюсь, не склоню головы, не буду выглядеть глупцом. Улыбка, двузначные слова, ясный взгляд — вот мой путь.

Она медленно вытянула к нему руку.

Юноша пал на колени. Не глядя, протянул трясущуюся ладонь, с закрытыми глазами поцеловал ухоженные пальцы. Сердце стучало слишком быстро, чтобы считать удары, не сумел бы сосчитать и до трех, красный, потный, хватающий воздух ртом.

Румия подступила на полшага. Вдавливала его в пол. Запах цветочных духов лез ему в ноздри. Еще миг — и он потеряет сознание. Авель чуть не всхлипнул в отчаянии. Он жаждал свернуть ей шею, жаждал высосать дыхание меж ее губ, сияние из глаз, ах, заглянуть бы в них еще раз, в вечность в тех глазах.