Иные песни

То, как она это произнесла — интонация, с какой покинуло ее губы слово «такие», — открыло в сознании Иеронима цепочку быстрых ассоциаций. Александрийская Библиотека — заведение теоретически независимое, но оно находится в землях Гипатии, в антосе Навуходоносора. Береника, будучи родовитой александрийкой, носит в себе все блага и проклятия этой Формы.

Господин Бербелек отбросил капюшон. Глядя на женщину, легко сжал ее плечо. Она вздрогнула.

— Можешь мне ответить, — сказал. — Должна.

Та меканически кивнула.

— «Свет госпожи нашей», скорее всего первопечать, — быстро начала библиотекарь. — Язык Лабиринта, одного из храмовых алфавитов Кафтора, который не используют вот уже тысячи лет. Когда после Пятой Войны Кратистосов и Изгнания Иллеи Коллотропийской появились лунные культы, они восприняли ту традицию и стали использовать этот заново воссозданный язык в качестве своеобразного шифра. Письма и книги начали кружить по всей Европе и Александрийской Африке. Сразу по Изгнании кратистосы оставались исключительно чутки, давили на владык, всех схваченных последователей Госпожи приговаривали к смерти. Минуло уже несколько сотен лет, а обладание подобной книжкой все еще рассматривается как отягчающее обстоятельство под антосом большинства кратистосов. Тут, под антосом Навуходоносора, — тоже; особенно тут. Ты должен знать, эстлос: Потния некогда владела этими землями: от Пиренеев до Садары и Аксума. У нас, в Библиотеке, есть эти книги, поскольку у нас есть все, но мы не изучаем их, и никто извне не обладает к ним доступом.

Проклятая Магдалена Леес, подумал господин Бербелек. Только этого не хватало. Если Шулима тоже в этом замешана…

Он сжал руку Береники; раз уже поддалась, не откажет и сейчас.

— Отдай.

Но она вскочила, освободилась от захвата, отступила от стола. Книгу прижала к груди (грязно-черное на светлой бронзе).

— Думаю… думаю, что теперь ты уйдешь, эстлос.

Вот и все тебе возвращение великого стратегоса, — мысленно вздохнул Иероним, снова натягивая на голову капюшон. Если уж библиотекарь — даже напуганная, так легко сбегает из-под моей руки. Другое дело, воистину ли я бросил на весы морфу стратегоса, ведь я не перерезал бы ей горла, это не был приказ, она никогда не приносила мне присягу. Ты не кратистос, Иероним, не король, не аристократ чистой Формы. Детская фантазия Авеля легла на твое сознание. Чернокнижник съел твое сердце, забудь о той жизни.

Он вышел из Серапеума на залитую солнцем площадь. С высоты ста шестидесяти трех ступеней он видел всю Старую Александрию, до самой святыни Исиды и Великого Маяка на острове Фарос. Небо безоблачно, безупречная синь, с которой льется очищающее сияние. В несколько ударов сердца у Иеронима совершенно изменилось настроение. И все же, подумал он, вдыхая морской бриз, и все же, Ихмет был прав: долгие дни, теплые ночи, сияние разлито в воздухе, люди красивее, здоровее, специи пикантней, вина горьче; так можно вговорить в себя жизнь и радость к жизни, это благородная форма. Тысяча благословений Золотому Навуходоносору! Не поддамся. Всегда могу, по крайней мере, плюнуть ей в лицо, верно?

Сходя с платформы святилища, господин Бербелек смеялся во весь голос.

* * *

Разделились они под Фонтаном Гесиода. Алитэ была уверена, что он намеревается посетить римский бордель, хорошо прочла его настроение, но Авеля объяло несколько иное желание. Вчера, после ужина, он разговорился с Зеноном, сыном эстле Лотте от первого брака. Рабыни все подливали вино, разговор прихотливо блуждал, куда вели его первые же ассоциации — цирк Аберрато К’Ире, черные олимпиады, римские гладиаторы, — и тогда Зенон рассказал об этом месте и показал свой шрам, скрываемый и от матери, и от родового текнитеса тела: узкий бледный шрам на бедре.

— У всякого юноши из хорошего дома есть хотя бы один, — убеждал Зенон. — Это теперь модно. Ходят все. Нельзя избежать. Сады Парефены, конечно же, в Dies Martis, час после заката, но нужно прийти раньше. Сад Двадцать Второй. За поручительство. Один шрам — одно поручительство. Хочешь?