Иные песни

Господин Бербелек вернул ему взгляд. Глаза перса были голубыми, будто чистая синева весеннего неба, в сети глубоких морщинок сильно загоревшей кожи — морщинок от солнца и ветра; при этом Зайдар не выглядел старше тридцати с небольшим. На самом деле ему давно миновало шестьдесят, а то и все семьдесят, но морфа крепко удерживала Материю. Тело — всего лишь одежда разума, как писали философы. Одежды его тела также вводили в заблуждение, Ихмет одевался по гердонской моде, простой покрой, белое, черное и серое, узкие штанины и рукава, рубаха, зашнурованная под горло. Лишь черную бороду стриг по моде измаилитской.

— Ты уже подписал контракт с кем-то другим?

Перс покачал головой, глотая горячий суп.

Иероним лишь вздохнул, склоняясь над своей тарелкой.

Некоторое время они молчали, прислушиваясь к громкой беседе эстлоса Ньютэ, капитана Прюнца и Трепт. Хайнемерль взволнованно рассказывала о чудесах южно-гердонских портов и о дикарях с экваториальных островов, о звериных наркотиках и экзотических морфозоонах. На перемене блюд риттеру принесли сверенный манифест «Филиппа», и Кристофф заново начал обсчитывать ожидаемые выгоды.

— На севере — тоже, в тех бескрайних пущах, — говорила между тем Хайнемерль, — они тянутся от Океаноса до Океаноса, по крайней мере, до Мегоросов, до шестого листа, а Анаксегирос еще не врос там настолько глубоко, чтобы выдавить кратистосов диких, на крайнем севере или, например, в Гердон-Арагонии, когда мы ожидали товар, я говорила с поселенцами, мифы или правда — сказать трудно, может, они уже плавятся в короне Анаксегироса, те города живого камня, реки света, кристаллические рыбы, тысячелетние змеи, что мудрее людей, и цветы любви и ненависти, деревья, из которых рождаются даймоны леса, — расскажи, Ихмет, ведь ты видел собственными глазами.

— Не сумею рассказать.

— А на корабле, когда погружался в меланхолию, мог сплетать длинные байки…

— Потому что это были чужие рассказы, — усмехнулся Зайдар в усы.

— Не понимаю, — рассердилась Трепт. — Это значит — что? что — ложь? Значит, лгать ты можешь?

— Не в этом дело, — тихо отозвался господин Бербелек, кроша хлеб. — Истории, повторяемые за кем-то, могут оказаться ложными, и это нас освобождает. В то время как, говоря о собственном опыте —

— Что? — перебила она его. — О чем это ты пытаешься здесь сказать? Что искренним можно быть лишь в обмане? Такие зеноновки хороши для детей.

Господин Бербелек пожал плечами.

— А я люблю делиться историями, — пробормотала Хайнемерль. — Какой смысл познавать мир, если никому не можешь рассказать, что видел?

Перед десертом Ньютэ подписал банковские листы с личными премиальными, не зависящими от гарантированных договором четырех процентов прибыли для капитана и двух — для пилота. Трепт многословно поблагодарила, Зайдар даже не взглянул на свой лист.

Иероним дотронулся до его руки.

— Спокойная старость?

Ихмет сделал охранительный жест против Аль-Уззы.

— Надеюсь, что нет. Но да, ты прав, эстлос, — уже начинаю подсчитывать утерянное время. Недели на море… капли крови в клепсидре жизни, чувствую каждую из них, они падают, будто камни, человек же вздрагивает.

— Жалеешь?

Перс задумчиво глянул на Иеронима.

— Пожалуй, что и нет. Нет.

— И что теперь? Семья?

— Они давно обо мне забыли.

— Что тогда?

Зайдар указал глазами на Трепт, что перешучивалась с Кристоффом.

— Пожирать мир, как она. Еще немного, еще чуть-чуть…

Господин Бербелек попробовал тошнотворно сладкий сироп.

— М-м-м… Пока хватает аппетита, верно?

Перс склонился к Иерониму.

— Это заразительно, эстлос.

— Думаю, что —

— Этим можно заразиться, действительно. Заведи молодую любовницу. Роди сына. Переберись под корону другого кратистоса. В южные земли. Больше солнца, больше ясного неба. В морфу молодости.

Господин Бербелек гортанно рассмеялся.

— Я работаю над этим! — Он взял себе ореховой пасты; Зайдар поблагодарил жестом. — Что же до ясного неба… Вилла под Картахеной. Валь дю Плой, прекрасная околица, весьма гладкий керос. Ты заинтересовался бы?

— У меня уже есть немного земли в Лангведокии. Но о чем я, собственно, тебе говорил? Пока что я не намерен греть кости в саду.

— М-м-м… Не работает, не отдыхает. — Иероним задумчиво выпятил губы. — Тогда что, собственно, станет делать?

Ихмет вытер руки о протянутый рабом Скелли платок. Раскрыл банковский лист, глянул на сумму и засопел тихонько.

— Практиковать счастье.

Γ Отцеродство

Едва переступив порог дома и узрев заговорщицки усмехающегося Портэ, господин Бербелек утратил остатки надежды на спокойный вечер и на возвращение к сонному покою.

— Что опять? — пробормотал он, нахмурясь.

— Они наверху, я провел их в гостевые комнаты, — поймав брошенное пальто, Портэ указал большим пальцем в потолок.

— О, Шеол, кто?

Старик криво ухмыльнулся, после чего с подчеркнутым поклоном подал господину Бербелеку письмо.

Бресла, 1194-1-12

Мой дорогой Иероним!