Инженеры

По извилистым дорожкам сада Елизавета Андреевна и Карташев прошли к обрыву над Днестром, где стояла вся обросшая диким виноградом беседка.

Карташев сел рядом с ней и казался сам себе таким маленьким и неустойчивым, что все боялся, что вот он ее толкнет, и она, вздрогнув, растает, сольется с тем живым и прекрасным, что было перед глазами: сверкающая лента Днестра, неподвижная полоса зеленых камышей, прозрачное небо непередаваемых тонов. И все: небо и река, камыши и воздух замерли в своей неподвижности, и только где-то песня, протяжная и нежная, нарушала неземную тишину этой округи.

Песня смолкла, Карташев спросил:

- Кажется, очень хорошо спето?

- Хорошо... Это на соседней даче один больной чахоточный студент поет.

- Какая это песня?

В ответ Елизавета Андреевна вполголоса запела песню - так мелодично, так музыкально, что Карташев боялся пошевелиться, чтобы не нарушить очарованья.

Когда она кончила, Карташев сказал:

- Ах, как хорошо вы поете; наверно, вы и играете отлично, - это сразу чувствуется. И знаете, пенье бывает - помимо того, хорошее ли оно или нет, умное или глупое. У вас умное, очень выразительное. Ничего лучше нет на свете пенья, музыки...

- Природы... - лукаво подсказала Елизавета Андреевна.

- А разве это не проявленье все той же природы? Все один и тот же общий, гармоничный аккорд одного и того же оркестра, где природа, музыка, красота - под общей дирижерской палочкой.

- А кто дирижер?

- Кто? Молодость.

- А когда молодость пройдет?

- Впрочем, нет, не молодость. Чувство красоты, любви к музыке, к природе остаются вечно в человеке. Напротив, молодость мешает созерцательному настроению. Она отвлекает, она, как буря на море, постоянно волнует поверхность, закрывает даль тучами и не дает возможности отдаваться полностью наслаждению сознания, что живешь и чувствуешь. Я буду очень счастлив, когда эта молодость со всей ее ненасытимостью оставит меня.

Елизавета Андреевна улыбалась, и теперь Карташев сравнивал ее с той единственной звездочкой, которая появилась на горизонте и робко, нежно и нерешительно искрилась там.

Он вспомнил вдруг Аделаиду Борисовну и горячо сказал:

- И вы знаете, в молодости человек при всем желанье не может быть честным.

- Напротив, я думаю, только в молодости, пока земное не коснулось еще, и может быть и честен и идеален человек. Никто же сразу не берет взяток...

- Я не об этом, это уж полная гадость, о которой и говорить не стоит. Нет, а вот возьмите так: вы кого-нибудь любите - хотите его любить всю жизнь, и вдруг чувствуете, что вам и другой уже начинает нравиться...

- Значит, не очень любите.

- Не знаю, на своем веку я очень любил, а никогда застрахован не был.

- Может быть, еще полюбите и застрахуетесь. Не большой еще ведь век ваш.

- Больше вашего, во всяком случае.

- Тот большой век, кому меньше жить осталось, - ответила грустно, загадочно смотря вдаль, Елизавета Андреевна.

- А кто это знает? - спросил Карташев.

- Знаю, - кивнула головой Елизавета Андреевна и, встав, сказала: Сыро, пойдем домой.

Становилось действительно сыро. Свет оставался только еще там, над рекой, какой-то призрачный, словно из открытого окна другого мира, и вместе с этим светом вставал призрачный туман и поднимался все выше и выше.

Под нависшими деревьями сада было уже совсем темно, и казалось, и сад расплывался и уходил в эту темную туманную даль. Только около самого дома светлые пятна из окон падали на клумбы, и ярче вырисовывались в них розовые кусты центифолий.

На террасе уже стоял накрытый стол, такой же белоснежный и яркий. Карташеву опять хотелось есть.

Елизавета Андреевна прошла к тут же стоявшему роялю и стала наигрывать сначала одной рукой, а затем и двумя.

Вошла старшая сестра и сказала:

- Лиза, надень накидку.

- Мне не холодно.

- Опять будет лихорадка. Играй, я принесу тебе.

Сестра пришла и накинула ей на плечи черную кружевную накидку. Накидка эта очень шла к Елизавете Андреевне, и Карташев смотрел на нее и ломал голову, где в Эрмитаже, между старинными картинами, видел он такой бюст, такую античную головку герцогини или маркизы, а может быть, и королевы.

- Что вы, как жук, приколотый булавкой, сидите? - спросила его старшая сестра.

Младшая тоже посмотрела на Карташева и, бросив играть, рассмеялась нежным серебристым смехом.

Карташев тоже рассмеялся.

- Знаете, ваша сестра какая-то маленькая волшебница...

- Ну, вы, однако, поосторожнее, потому что, если это услышит ее жених...

Карташев почувствовал что-то неприятное, как резнувшая вдруг ухо фальшивая нота, но быстро ответил:

- Жених только счастлив может быть, что у него такая невеста, и не во власти всех женихов мира отнять у вашей сестры ее свойство...

- Не слушай его, Лиза, потому что мне Ваня говорил, что он и сам уже заинтересован одной барышней.

- Если это так, то тем сильнее я только чувствую все прекрасное.

Старшая сестра только головой покачала.

- Ну, ну, хорошо язык ваш подвешен, и беда тем, кто на тот колокольный звон ваш попадется.

Пришли Петров, оба брата Сикорских и сели ужинать.