Инженю, или В тихом омуте

— Звучит заманчиво, — произнесла тихо хриплым и низким голосом, которым обычно разговаривала с мужчинами, если надо было сказать что-то интимное, — и посмотрела ей прямо в глаза. А затем медленно встала с кресла, давая полюбоваться своим обнаженным телом, и так же медленно легла рядом. Очень неспешно, давая Вике возможность рассмотреть ее всю, каждое ее движение — как она наклоняется, как ставит на кровать одно колено, а потом другое, как ползет, как нависает над ней, как облизывается. — Звучит заманчиво…

А уже через мгновение она лежала откинувшись, улыбаясь сладко, потягиваясь всем упругим телом, всеми выпуклостями и складками — и ощущая робкие нежные прикосновения. Вика всегда была такой после того, как говорила комплименты — то ли задумывалась о собственной непривлекательности, то ли спрашивала себя, когда она ей, Марине, надоест, но в любом случае становилась очень мягкой и ласковой. Зато когда возбуждалась…

На этот раз ее хватило минут на десять — а потом уже начались стискивания и болезненные пощипывания и глубокие проникновения пальцами. И Вика терлась жадно о ее хотя упругое, но все же немного пухлое тело своим, худым и плоским. А потом язык оказался между ног, жадный, торопливый, беспощадный — хорошо знающий то место, в котором находился, прекрасно там ориентирующийся, безошибочно делающий то, что надо. И она ей подыграла, конечно, — выгибаясь, постанывая все громче и громче, хватая за волосы и утыкая голову в себя.

Почему не подыграть, если человеку от этого приятнее, если это внушает ему, что он умеет по-настоящему доставлять удовольствие, если это ему прибавляет уверенности? В конце концов, она и мужчинам так подыгрывала, всем без исключения — и всем это только нравилось. И никому и в голову не приходило, что это игра, — и даже самые убогие, надуваясь от гордости, поднимали самих себя до небес и считали, что ее осчастливили. А она не собиралась их развенчивать.

Оргазм с Викой она и вправду получила — просто изобразила его более бурным, чем он был на самом деле. И долго конвульсировала, невидяще глядя в потолок широко распахнутыми глазами, а потом затихла.

— О, ты была великолепна! — прошептала через какое-то время, видя над собой лицо с жирно блестящими губами и нарисованным на нем вопросом. — О, что ты со мной делаешь?!

Лицо вспыхнуло радостью, давая сигнал телу, и рука снова заскользила по груди, заново начиная ритуал, после которого опять должны были прозвучать те самые слова, которые Вика так любила слушать.

— О, прошу тебя — это невозможно! Пожалуйста, я больше не вынесу!

— Ладно, я в ванную, а потом пойду приготовлю поесть — а ты полежи пока…

Вика прикоснулась губами к губам, вдруг переводя прикосновение в поцелуй, передающий ей ее собственный вкус и запах. Жадный, страстный поцелуй, говорящий о том, о чем молчала Вика. Которая тут же вскочила, заботливо прикуривая ей сигарету, аккуратно ставя рядом с ней пепельницу. Быстро выскакивая и возвращаясь со стаканом в руках.

— Попей, Марин, — твой любимый «Эвиан». А я пошла — надо же тебя накормить, чтобы силы появились…

— О, ты такая ненасытная!

Вика обернулась уже в дверях — расцветшая, счастливая, жутко довольная жизнью и собой — и, послав воздушный поцелуй, вильнула крошечной худой попкой, удаляясь. Странно, но именно этого ей всегда не хватало в общении с мужчинами — из-за своей неуверенности она и оставалась до сих пор девственницей. Пусть не в прямом смысле, искаженном одним-единственным актом, имевшим место когда-то давно и больше не повторявшимся. Пусть в переносном — но она была с ними девственницей, боясь близости с ними и одновременно зная, что никому из них эта близость с ней не нужна. А вот с Мариной она становилась совсем другой — и увидь ее сейчас мужчина какой-нибудь, она ему, может, и понравилась бы. Ну не внешностью — но сексуальностью, раскованностью, убежденностью в своей привлекательности.

Она подумала, что именно за это Вика ее и любит — за то, что она дает ей возможность почувствовать себя такой. За то, что при ней, Марине, она может ходить голой и не стесняться своего тела. За то, что может позволять себе в постели все, что угодно, и слышать в ответ стоны, предоргазменные выкрики и бессвязный шепот и комплименты. И усмехнулась, подумав, что, может, Вика иногда представляет, что она в постели с мужчиной — и это его она целует там и от него слышит, что восхитительна и бесподобна.

Она вытянула руку, любуясь черной сигаретой с золотым фильтром — так фантастически смотрящейся в красивой руке, украшенной золотом и черным маникюром. Ей именно за это «Собрание» и нравилось — за сочетание цветов и стильность. Потому что вкус был скорее неприятный, когда она в первый раз их попробовала. Но искусство требует жертв — и вот привыкла уже за те три года, что курила исключительно их.