Ё

— Я-а… — невозмутимо отозвался некто осанистый и пучеглазый. Судя по выправке, отставной военный.

— Нет, я спрашиваю, автор, блин, кто?

— Генералиссимус Суворов.

— Правильно мыслил генералиссимус, — одобрил Овсяночкин.

— А стихи писал плохо, — уел Пётр Пёдиков.

И собрание взорвалось. Заспорили, зашумели. Да что там Суворов? В восемнадцатом веке один Богданович стихом владел! Па-зволь! А Державин? Достали уже своим Державиным!.. Пушкин о нём что говорил? Думал по-татарски, а русской грамоты не знал за недосугом!..

Накопилось, видать, наболело.

Славик ошалело крутил головой. Бывший студент филфака, он и представить не мог столь панибратского обращения с классиками. А тут ещё выясняется, что Суворов стихи писал. Надо же! Генералиссимус, серьёзный вроде человек…

— Народ-точка-ру!.. — надрывался Овсяночкин, колотя ладонью по краю стола.

Кое-как добился тишины, но воспользоваться ею не успел.

— Чтобы закруглить державинскую тему, — тут же влез скороговоркой в паузу (как будто для него устанавливали!) елейный голосок Петра Пёдикова. — «Гений его можно сравнить с гением Суворова — жаль, что наш поэт слишком часто кричал петухом». А. С. Пушкин. Конец цитаты…

— Народ-точка-ру!!!

Слава богу, угомонились.

«Дурдом „Ромашка“», — мысленно хмыкнул Славик и с сомнением огладил нагрудный карман, где лежало чужое стихотворение. Может, застесняться и не читать? Расколют ведь на раз! Вон они все какие… нахватанные…

Однако, пока он колебался, случилось неизбежное.

— Кто нас сегодня чем порадует? — недобро полюбопытствовал руководитель литературной студии.

— Вячеслав Иванов, прошу любить и жаловать, — немедленно выдал новичка Пётр.

— Ого! — с уважением сказал кто-то.

— Ивано́в или Ива́нов? — уточнили с дальнего конца стола.

Славик опять не понял, в чём тут прикол.

— Вставать надо? — глухо осведомился он и встал.

— Сколько у вас стихов?

— Один.

— Длинный?

— Н-нет…

— Ну… читайте…

Славик достал и развернул сложенную вчетверо бумажку. Запинаясь, прочёл.

— Глазами можно посмотреть? — спросил Овсяночкин.

— Да, пожалуйста… — Славик передал ему листок.

Руководитель студии упёр локти в стол, взялся за голову и надолго оцепенел над красиво переписанным стихотворением. Остальные тоже молчали. «Ещё один мент родился, — подумалось Славику. — Или даже два».

Наконец Овсяночкин поднял незрячие глаза, пошевелил губами.

— Ну что ж… — вымолвил он. — Техника пока ещё, конечно, хромает, но в целом… Давно пишете?

— Да так… — неопределённо отозвался Славик, однако этого, к счастью, оказалось достаточно.

— Раз уж рифмуешь «прелесть» и «шелест», — сварливо заметил Овсяночкин, — то и дальше надо, блин, так же чередовать. Как у Ходасевича: «хруст» — «грусть», «мир» — «ширь»… Ну а «дерёв»-то почему через «ё»?

— Да-да, — озабоченно молвил главный (после маньяка) ёфикатор. — Я думал, мне послышалось…

— Обычная описка, — вступились за Славика.

— Какая описка? Там рифма!

— Неужели «рёв» — «дерёв»?

— Да нет. Если бы «рёв»! «Вечеров».

— Правда, что ль?

— Совсем уже с этой буквой «ё» рехнулись…

— Так! Народ-точка-ру! — Овсяночкин хлопнул ладонью по стихотворению и, погасив шум, снова обратился к Славику: — Чувствуется, Тютчева вы любите. Это хорошо. Но меру-то, блин, знать надо? Сами смотрите: «…в светлости осенних вечеров…» Потом: «…кроткая улыбка увяданья…» Центонность центонностью, а это уж, блин, прямое эпигонство получается…

Вячеслав Иванов крякнул и потупился. Честно сказать, стихотворение это он по простоте душевной переписал из Тютчева целиком. Без черновиков и помарок. А что оставалось делать, если никто из знакомых Славика стишками не грешил?

Рисковал. Конечно, рисковал. Можно сказать, по краешку ходил.

— «Дерёв»… — недовольно повторил Пётр Пёдиков. — Нет, господа, это профанация. Так нельзя…

— Лучше переёжить, чем недоёжить… — глубокомысленно изрёк кто-то. — Откуда мы знаем, вдруг этот серийный убийца тоже член литстудии!

Во внезапно павшей тишине жалобно ойкнул девичий голос. Кое-кто принялся озираться. Кое-кто уставился в ужасе на горбатенького Петра Пёдикова. Тот ощерился и обеспокоенно закрутил хвостиком.

— А что? — всё так же задумчиво продолжал бритоголовый (ошибочно принятый Славиком за отморозка). — Я считаю, весьма ценное приобретение. Наслушался Петрушу — пошёл всех мочить за букву «ё». Послушает Серёжу — начнёт мочить за ассонансы… Только так грамотность и повышать. Культуру стиха опять же…

— Васька, чёрт!!! — вскочила широкобёдрая матрона в кожаной лёгкой куртейке и огромном клоунском картузе. — Прекрати! Всю студию распугаешь! Серёжа, скажи ему!

Сергей Овсяночкин сидел, пригорюнившись и по-бабьи подперши кулаком щёку. Ответил не сразу.

— Да нет… — молвил он наконец со вздохом. — Чепуха это всё. Ну вот, блин, разбирался Джек Потрошитель с проститутками — и что? Проституция же от этого не исчезла, блин…

Его прервал истошный женский крик.

* * *

Первым в коридор, естественно, выскочил Славик. Достигнув вестибюля, столкнулся с давешней яркой блондинкой (секретаршей секретаря Союза писателей, как выяснилось впоследствии). Она как раз набирала воздух для нового вопля.