Ежедневно приводили к Иоанну, восседавшему на троне вместе с сыном своим, от пятисот до тысячи и более новгородцев, били их, мучили, жгли каким-то составом огненным, привязывали головою или ногами к саням, тащили на берег Волхова в то место, где река не замерзала зимой, и бросали с моста в воду целыми семействами, жен с мужьями, матерей с грудными младенцами. Воины московские ездили на лодках по Волхову с кольями, баграми и секирами: кто из брошенных в воду выплывал, того кололи или рассекали на части, убийства продолжались пять недель и заключились общим грабежом: Иоанн с дружиною объехал все монастыри вокруг города, захватывая повсюду казну, велел опустошить дворы и кельи, истребить скот, хлеб, лошадей; предал также и весь Новгород грабежу и, сам разъезжая по улицам, наблюдал за ходом всеобщего разрушения. Толпы опричников и воинов были посланы и в пятины новгородские[5], чтобы губить достояние и жизнь людей без разбора и ответа. “Сие, – сказано в летописи, – неисповедимое колебание, падение и разрушение Великого Новгорода продолжалось около шести недель. Наконец 12 февраля на рассвете государь призвал к себе именитых новгородцев из каждой улицы по одному человеку,
Говорят, что в Новгороде за 6 недель погибло около 60 тысяч человек. Волхов, запруженный телами и членами истерзанных людей, долго не мог пронести их в Ладожское озеро, и болезни довершили казнь царскую, так что священники в течение 6 или 7 месяцев, не успевая погребать мертвых, бросали их в яму без всяких обрядов...
Из Новгорода Иоанн отправился в Псков, готовя ему ту же участь. Случилось, однако, нечто неожиданное. Услышав о приближении царя, псковитяне готовились к смерти, прощались с жизнью и друг с другом. В полночь накануне дня, назначенного для казней, в городе никто не спал, молились в церквах, и из ближнего монастыря, где царь остановился, неожиданно послышался благовест и звон. Сердце его, пишут современники, чудесно умилилось. В непривычном порыве жалости Иоанн сказал воеводам своим: “Притупите мечи о камень! да перестанут убийства!” Вступив на другой день в город, он с изумлением увидел на всех улицах перед домами столы с изготовленными яствами: граждане, жены их, дети, держа хлеб и соль, преклоняли колена, благословляли и приветствовали царя. Эта покорность усмирила царя. Он выслушал молебен в храме Троицы, поклонился гробу святого Всеволода и зашел в келью к старцу Николе. Пишут, что последний предложил в дар царю кусок сырого мяса. “Я христианин, – сказал Иоанн, – и не ем мяса в великий пост”. – “Ты делаешь хуже: питаешься человеческой плотью и кровью, забывая не только пост, но и Бога”, – отвечал старец.
Гроза миновала Псков, но собиралась над Москвой.
Там уже производилось следствие над соучастниками архиепископа Пимена. Каждая клевета и донос принимались, одному во внимание. Заключали в Москву многих знатных бояр и даже некоторых любимцев Иоанна – Басмановых и самого князя Вяземского, из рук которого царь принимал лекарства, только ему доверял все тайные планы свои. Вяземского обвинили, что он будто бы предуведомил новгородцев о готовившемся побоище. Царь поверил или сделал вид, что верит, несколько времени молчал и вдруг призвал Вяземского к себе и, рассуждая с ним о важнейших делах государственных, приказал между тем умертвить его лучших слуг. Возвращаясь домой, князь увидел их трупы и, не показывая ни изумления, ни жалости, прошел мимо, в надежде этим доказательством своей преданности обезоружить гнев Иоанна. Надежда не оправдалась: его заключили в тюрьму, пытали, а потом казнили.
Страшная была казнь! Необходимо показать, как