Иоанн Кронштадтский

Чувства, которые испытывал Иоанн к погибшему императору, вполне соответствовали тому, что высказал известный российский юрист и историк Б. Н. Чичерин: «Монарх, который осуществил заветные мечты лучших русских людей, который дал свободу двадцати миллионам крестьян, установил независимый и гласный суд, даровал земству самоуправление, снял цензуру с печатного слова, этот монарх, благодетель своего народа, пал от руки злодеев, преследовавших его в течение нескольких лет и, наконец, достигших своей цели. Такая трагическая судьба не может не произвести потрясающего действия на всякого, в ком не помутилась мысль и в ком не иссякло человеческое чувство».

В дневнике Иоанна можно обнаружить не одно место, где он будет вновь и вновь возвращаться к своим чувствам и отношению к погибшему императору. Вот одна из таких записей: «Примири меня, Господи, с памятью убиенного злодеями императора Александра II, который хоть тяжко согрешил в жизни, но человеческими грехами, коих не чужд и я, многогрешный. Прости ему и мне грехи вольные и невольные и излей в сердце мое любовь к венценосному мученику, коему Ты простил грехи за его насильственную смерть. — Он был верующий и доброжелательный; он любил Россию и сам был на войне за освобождение единоверных славян»[198].

Неприязнь, а можно выразиться и точнее — ненависть к «ниспровергателям, бомбистам и революционерам» только возросла, когда Иоанн Сергиев узнал, что «свили они гнездо свое» и в Кронштадте, совсем недалеко от Андреевского собора. Тут можно привести характерную запись-наблюдение из дневника Иоанна: «Офицеры кронштадтские на исповедь и к причастию не ходят. Вот плод вольнодумства! Вот плод театров, клубов, обедов, маскарадов! Развращение души! Приложи им зла, Господи»[199]. Имя одного из «вольнодумцев» стало известно Иоанну — лейтенант Николай Евгеньевич Суханов. В Кронштадт он попал, отслужив несколько лет на Балтике, Дальнем Востоке и в Сибирской флотилии. Следствие выяснило, что с «террористами» — Желябовым, Перовской, Кибальчичем и Колодкевичем — он познакомился зимой 1879 года. На кронштадтской квартире у него проходили собрания с обсуждением политических вопросов.

…В один из воскресных дней собралась большая компания офицеров. Хозяин представил двух штатских, назвав одного Андреем — Желябова, другого Глебом — Колодкевича. Шел общий разговор ни о чем.

— Господа, — через некоторое время обратился к присутствующим Суханов. — Эта комната имеет две капитальные стены, две другие ведут в мою же квартиру. Мой вестовой — татарин, почти ни слова не понимающий по-русски, а потому нескромных ушей нам бояться нечего и мы можем приступить к делу.

Повернувшись к высокому штатскому, прибавил: «Ну, Андрей, начинай!»

— Так как Николай Евгеньевич передал мне, — начал тот, — что вы, господа, интересуетесь программой и деятельностью партии «Народная воля», борющейся с правительством, то я постараюсь вас ознакомить с той и другою, как умею. Мы — террористы-революционеры… — Офицеры вздрогнули и в недоумении посмотрели друг на друга… — убеждены, — продолжал оратор, — что народная революция неизбежна, правительство насквозь прогнило и вместе с самодержавной властью в потоках крови пытается утопить всякий протест… Но вызвать революцию, поднять народ на борьбу, борьбу вооруженную, можно только методом террора в отношении властителей…

Интересно было видеть перемену, происшедшую в настроении общества. Беззаботная, довольно веселая компания офицеров, собравшаяся поболтать об общих проблемах и посудачить о политике, как по мановению волшебного жезла стала похожа на группу заговорщиков: лица понемногу бледнели, глаза разгорались, все затаили дыхание, и среди мертвой тишины слышен был лишь голос оратора.

Желябов говорил еще минут сорок, рисуя положение дел в России, излагая и объясняя программу партии и методы ее борьбы, призывая окружавших его офицеров на практическую борьбу с правительством. Завершил он свое выступление короткой, но жуткой фразой: «Всех, кто не с народом и не с нами, под бомбы!»

Трудно передать впечатление, произведенное на присутствующую публику этой речью. Никто не был готов услышать подобные смелость и откровенность. Да, все привыкли говорить о правительстве и осуждать его действия, как и о «революционерах», только в тесных кружках, где все друг друга знают и друг другу доверяют. А тут… их зовут на баррикады! Под влиянием услышанного пошли оживленные разговоры, строились всевозможные планы самого революционного характера. Если бы в это время вошел посторонний человек, он был бы уверен, что попал на сходку самых горячих заговорщиков-революционеров. Он не поверил бы, что за час до этого все эти люди частью почти совсем не думали о политике, частью относились отрицательно к революционерам. Но ему и в голову не пришло бы, что завтра же большая часть этих «революционеров» будет с ужасом вспоминать о минувшем вечере.