Иоанн Кронштадтский

В другом месте он записывает впечатление от городских гостиниц: «Это — собрание людей (почти исключительно матросов), которые со всем усердием развратного сердца приносят жертвы и возлияния своему ненасытимому идолу — чреву, и преимущественно в те дни, когда Церковь приглашает нас к духовной радости о Господе. Страшно видеть, что в них бывает: человек, в точном смысле, уподобляется здесь скоту несмысленному, даже является хуже его; как будто в какой чужой сосуд, который ему нет нужды беречь, он бросает или вливает в свой желудок так много пищи и пития, особенно хмельных напитков, с такою жадностию, с такою слепою, чуждою всякого рассуждения поспешностию, что животный сосуд этот скоро наполняется, а часто и переполняется, и всякая всячина, брошенная в него, наконец, идет вон. И тут-то! О, ужас! О, омерзение! Человек до такой степени теряет свое достоинство человека, что всякому человеку со здравым разумом и сердцем больно, больно бывает видеть унижение природы человеческой до состояния несравненно худшего тварей бессловесных. И что же бывает при этом? Свои же клевреты, товарищи трактирные, смеются над таким несчастным, таскают его, как «дуб поверженный», или, встречая проходящих мимо людей, своим видом и положением тела, неистовыми криками как бы говорят им: вот как мы живем на славу (хороша слава!), вот как мы своевольны, бесстрашны; вот как мы пользуемся временем, данным нам для отдохновения; вот как мы празднуем праздники!

Да! Язычники так едва ли упивались во дни своих празднеств после жертвоприношений богам своим! Нестерпимо! И кто же будет останавливать такие беспорядки? Которые сами смотрят на человека как на животное или как на одно работное орудие. Тут нужна любовь к человечеству, уважение в человеке образа Божия, души бессмертной, искупленной драгоценною Кровию Сына Божия. А те люди, которые имеют, обязаны иметь надзор за подобными людьми, или сами мало заботятся о своей душе, сами холодны к вере и потому как слепые не могут водить слепцов, или и заботятся, по возможности, исправить вопиющее зло, но не имеют достаточно к тому сил и способов. Боже мой! До чего дойдет сила сатаны над людьми сими? О! На нашем небольшом острове сатана видимо (зримо. — М. О.) поставил престол свой».

Вот это и была во всем своем откровенном виде паства Иоанна Сергиева! Но он не устрашился ее зверовидного внешнего облика, а, наоборот, ему захотелось исправить этот пьяный, но хороший, как он надеялся, ибо и в нем образ Божий, народ. Его сердце болело за них. Он шел к ним. Поначалу его встречали здесь с недоверием и даже враждебно. Он этим не смущался, говоря: «Злые люди — больные, а больных нужно жалеть больше, чем здоровых».

Он был то, что называется, безотказным священником. Куда бы и когда бы его ни позвали к больному, умирающему, утром, днем, ночью — он тотчас торопливо одевался и ехал. Он посещал всяких больных, не исключая и самых острозаразных. За такие поездки к больным и за молебны об их исцелении Иоанн не только ничего не требовал и не просил, но и не думал о получении какой-либо платы, руководствуясь словами Христа: «Туне приясте, туне дадите», то есть даром получили благодать Духа Святого, — даром и давайте ее.

Каждое свое посещение посадских Иоанн использовал для обращения к ним со словом обличения, увещания и вразумления, убеждая их бороться со своей страстью. Приходя сюда, он кормил голодных, одевал нагих, утешал скорбящих, исправлял заблудших. Почти все свои доходы батюшка раздавал нуждающимся, а иногда даже с себя снимал одежду и обувь.

Весть о молодом «необыкновенном» священнике быстро разнеслась по Кронштадту. Рассказы о подвигах милосердия, любви и благотворной молитве нового пастыря ходили из уст в уста. Двор маленького домика, занимаемого отцом Иоанном, стал наполняться всяким народом. Стекались недугующие, страждущие, нуждающиеся, обремененные. Всем была нужда до «батюшки», все жаждали исцеления. Его звали, приглашали, просили молитвы, благословения, денежной помощи, открывали свою душу. И он никому не отказывал, принимал всех, молился с ними, утешал, обнадеживал, везде вносил мир, надежду, веру.

Прошло два-три года, и оказалось, что у отца Иоанна нет ни днем ни ночью возможности отдохнуть, остаться наедине с самим собою: выходя из дому, он знал, что в садике его ожидает толпа народа; отпустив собравшихся, дав, по мере возможности, каждому, то, что тот просил, отец Иоанн спешил с визитами к прихожанам или в церковь, везде сопровождаемый толпой.

Но, в сущности, даже и окруженный толпой, и постоянно будучи на людях, Иоанн оставался чрезвычайно одиноким. Одинок — среди духовенства, паствы, городской знати и даже в семье и среди новых родственников… Кому поверить мучившие его мысли, устремления, переживания, надежды?.. Alter еgо стал ему дневник, который он начал вести втайне от всех. Первая запись в нем была сделана 14 декабря 1856 года.