Иоанн Кронштадтский

Успешный опыт кронштадтского Дома трудолюбия был воспринят и в ряде других городов России. По поручению министра внутренних дел с рассказами о нем в 1886–1898 годах барон О. О. Буксгевден посетил многие города Европейской России, убеждая губернаторов, духовенство и именитых горожан создавать аналогичные заведения. В результате в 1886 году был учрежден Дом трудолюбия в Санкт-Петербурге; в 1887-м — во Пскове, а к 1895 году по стране действовали 52 дома.

Тогда же императрица Александра Федоровна учредила Попечительство о домах трудолюбия и работных домах. В Положении о Попечительстве говорилось, что его целью была «попытка более планомерного дальнейшего развития и урегулирования такой формы призрения, которая так или иначе уже фактически существовала». Попечительство разработало единый устав и правила для обществ, организующих дома трудолюбия. В 1897–1917 годах оно издавало журнал «Трудовая помощь», выпускало литературу по организации занятости и устраивало ежегодный конкурс на лучшие исследования в области трудовой помощи.

В статьях «Трудовой помощи» можно было прочитать, почему именно такой вид помощи отстаивал журнал: «Мы подаем кусок хлеба, который бедняк с озлоблением отталкивает, потому что остается без крова и без одежды и не может обойтись одним хлебом. Мы подаем нищему монету, чтобы отделаться от него, и сознаем, что мы, собственно, еще глубже вталкиваем его в нужду, так как он пропьет данную ему милостыню. Наконец, мы даем одежду раздетому, но напрасно, ибо он возвращается к нам в таких же лохмотьях». Вывод напрашивался сам собой — необходимо обеспечить условия для трудовой деятельности человека, которая становится основой для возможного его возвращения в общество.

К началу XX века в России было уже более ста домов трудолюбия. Был организован комитет по устройству домов трудолюбия в других городах России, и Иоанн Сергиев был назначен его членом[130]. Практически все дома трудолюбия состояли на дотации у государства или частных благотворителей. Средняя доплата для покрытия расходов Дома составляла 20–26 копеек в день на человека. Приходили в основном люди неквалифицированные, их труд был низкооплачиваемым. Но зачастую призреваемых приходилось сначала учить даже самым нехитрым навыкам, что значительно увеличивало расходы на их содержание. Заработок чернорабочего в мастерских составлял от 5 до 15 копеек в день. Работы по уборке улиц и на свалках нечистот оплачивались дороже, но таких заказов на всех не хватало. В результате некоторые из домов трудолюбия превращались попросту в дома призрения.

Несмотря на создание Дома трудолюбия со всеми его отделениями, обслуживающими тысячи человек, количество нищих в Кронштадте практически не уменьшилось. Более того, временами казалось, что они, прослышав об Иоанне Кронштадтском, ринулись в город со всей страны и во все более возрастающем количестве. Каждое утро сотни и сотни из них буквально сторожили Иоанна возле его дома. И тот на протяжении десятилетий начинал свой рабочий день с общения с ними и раздачи милостыни.

…Забрезжил рассвет. Кронштадт спит, и только «посадская голь» начала вылезать из своих «щелей» — грязных вонючих углов в низеньких ветхих домишках. Выскакивают фигуры, мужские и женские, в каких-то «маскарадных» костюмах: кто в кацавейке и больших калошах, кто в зипуне с торчащими клоками ваты; у кого на голове остов цилиндра или соломенная, в дырах, шляпа… Все торопятся, точно по делу бегут… Слышится: «Не опоздать бы, не ушел бы…»

Если спросить этих людей: «Куда же вы так торопитесь?» — то можно услышать: «В строй, к батюшке… кто опоздает к раздаче милостыни, после ничего и не получит». Бегущие образуют ручейки, которые сливаются в большую человеческую реку, и она устремлена к воротам дома Иоанна Кронштадтского. Сотни собравшейся голи становятся вдоль забора, на одной стороне — мужчины, на противоположной — женщины. Меньше чем в пять минут образовалась длинная лента из человеческих фигур, примерно в полверсты. Все ждали…

Изнуренные лица, исхудалые, оборванные фигуры. На лице каждого можно было прочесть целую житейскую драму, если не трагедию. Были тут и молодые, почти юноши, и седые старцы. Попадались на костылях, убогие, с трясущимися головами, с обезображенными лицами. Такую коллекцию «сирых» трудно подобрать. Право, уж если каждый из них в отдельности не способен тронуть душу зрителя, то все вместе они могут заставить дрогнуть самое черствое сердце! Пусть большая часть их пьяницы или люди порочные, пусть сами они виноваты в своем положении, но ведь это люди… Люди страдавшие, страдающие и не имеющие в перспективе ничего, кроме страданий! Их удел на всю оставшуюся жизнь — безденежье, безработица, голод, трущобы, одиночество, прозябание…