Когда величина силы, которой располагаешь, превосходит какой-то предел, лучше принять за аксиому, что её у тебя просто нет — в том смысле, что собственным произволением прибегать к ней нельзя, она и так уже в какой-то мере действует помимо тебя самого. Исчезает какая-либо возможность применения силы в личных интересах, и только тогда в её проявлениях проступает качество духовности.
Так же своеобразно дон Хуан объясняет Кастанеде тот неоспоримый факт, что не может быть царства Божьего на земле:
И самое основное:
Меняются твои возможности, но не ты сам. Учитель не тот, кто сохранил других, а тот, кто с помощью других сумел сохранить себя. Смысл этой фразы в том, что лишь имея нормальные отношения с людьми, не подавляя их знаниями, авторитетом, статусом, можно в процессе развития, в том числе и духовного, остаться самим собой, не теряя позитивных качеств, которые были ранее тебе присущи. Если ты проявляешь симптомы «учительской болезни», на самом деле считая, что кто-то должен глядеть тебе в рот, ловя каждое слово, уступать место, приветствовать и прощаться с «намастэ» и поклонами — ты не учитель, но глупец, потому что Россия — не Индия, а ритуалы следует применять там, где они возникли и бытуют. Если преувеличенные знаки внимания со стороны окружающих становятся приятными тебе — берегись! Ты теряешь себя, переставая быть даже собою прежним, не то что «учителем». Оберегая учеников, оказывая им полное человеческое уважение (то, что известно тебе в йоге — не преимущество, каждый из людей свободно ориентируется во многих вещах, о которых ты даже понятия не имеешь), получая в ответ нормальные человеческие реакции, тем самым соблюдаешь целостность души.
Духовность никак не может коррелировать с такими отрицательными качествами как тщеславие, самолюбование, спесь. Не надо забывать: чему бы ты не учил, люди всегда проецируют на тебя свои надежды, свою веру, дополняя твой образ всем тем, чего им так не хватает в жизни. И этому можно лишь попытаться соответствовать, но пользоваться этим...
Есть и третий путь — стать равнодушным. Мне встречались такие люди, обтекаемые и гладкие, как шары бильярда. Наблюдая однажды за коренастым дедом — заслуженным педагогом России, я был поражён степенью его участия в каждом, с кем он общался, будь то первоклашка или коллега по профессии. Казалось, для него не существует никого и ничего кроме соучастника по разговору. Но как только контакт заканчивался, старик, вежливо попрощавшись, отворачивался и мгновенно забывал предыдущего собеседника, с такой же неподдельной увлечённостью общаясь с очередным. Искусство? Пожалуй, да. Это напоминает наёмных плакальщиц, которые с неподдельной горестью воют на похоронах, — за деньги.
Я нарочно общался с этим человеком, чтобы понять, почувствовать и оценить подобный стиль контакта. Он не тратил при общении ни грамма душевной энергии, но виртуозно, подобно профессиональному лицедею, имитировал полное участие, иногда слишком педалируя свои эмоции. Когда заинтересованность собеседника тобою чуть больше, чем требуется по ощущению, это вызывает внутренний дискомфорт — человек держится так, словно ты его задушевный друг, а на самом деле ведь нет этого, есть только чрезмерная доверительность, необъяснимо настораживающая своей неподдельностью, игра интонациями и многое другое, что составляет технику общения. Чувствуется безупречная технология, но нет душевного контакта, ничего нет. Хорошо это или плохо? С детьми лет до десяти может и пройдёт, недаром человек этот был всю свою жизнь учителем младших классов.
Я не утверждаю, что старик был плох как преподаватель или вне профессии — как человек. Он безупречно приспособился, идеально соответствуя тогдашней школьной атмосфере, стал подобен воде, не имеющей формы, — нормальный, предельно обтекаемый педагог без личностных свойств. Он всё построил как бы правильно, экономя душу, что гарантирует долгую, но в сущности абсолютно одинокую жизнь.
Мне более близко древнее утверждение: