Йога-клуб. Жизнь ниже шеи

Су рассказала, что баньян считается священным, потому что каждый ствол живет по отдельности и одновременно является частью целого дерева. Каждый ствол — сам баньян и его дополнение. Именно поэтому ему достаются все корзины с приношениями — ведь баньян символизирует саму природу существования.

Лу по-прежнему поет католические мантры, и я теперь пою их вместе со всеми, губами проговариваю: «Kyrie Eleison», а в уме повторяю: «Баньян Элейсон». Смилуйся над нами, баньян. Короче, превращаюсь в язычницу. Это Индра велела мне так думать о Боге. Сама она называет Его «великим цукини». Я ей на это ответила, что одно плохо: ее Бог-кабачок — фаллический символ.

13 марта

Сегодня снова застала Джессику за любимым занятием (рыданиями), только на этот раз она сидела на веранде в свободных хлопковых штанах и белой майке и слушала свой желтенький плеер. Я только что встала с кровати, где отдыхала после плотного обеда из зеленых водорослей и ферментированных соевых бобов, и, выйдя на солнце, прищурилась и не сразу привыкла к яркому свету. Потом села на корточки и положила руку Джессике на плечо. Я знаю, что она так «перерабатывает эмоции», но все равно боюсь, когда вижу, что она плачет, — вдруг это что-то серьезное?

А ведь забавно на самом деле: эмоции — это всегда что-то серьезное. Джессика «перерабатывает» свое детство и отношения с родителями. Обнаружив что-то особенно бередящее душу, она кричит от радости, как будто только что наткнулась на уродливое, но бесценное доисторическое ископаемое. Она мне призналась, что ей снится сон, в котором она занимается сексом с собственной матерью при помощи пениса, взятого у сестры (она называет его «лингам»), и заявила, что этот сон — «напоминание о подавлении моих собственных чувств, подавлении, через которое все мы должны пройти, если хотим жить в обществе. Но как далеко уводит нас это вынужденное подавление от нашей первобытной сущности! От нашей животной сущности!»

— Все это вовсе не значит, что я хочу заняться сексом с матерью с помощью лингама моей сестры, — добавила она. — Я хочу любить свою мать и свою сестру! — восклицала она, словно декламируя заученное стихотворение. — Хочу, чтобы мы все любили друг друга.

— Я тебя понимаю, — ответила я.

Однако в тот день на веранде я занервничала, увидев ее слезы, поэтому и коснулась ее плеча. Она открыла глаза.

— Ой, это ты, — сказала она слишком громко, потому что была в наушниках. — Слушаю лекцию своего учителя о лингаме и йони и вспоминаю Индру и Лу. — Она вздохнула. — Какая замечательная лекция!

— О чем она?

— О четком распределении ролей между полами. — Джессика утерла подбородок, смахнув несколько повисших на нем слез, и принялась разглядывать свою ладонь, как будто слезы были чаинками. Потом заговорила, по-прежнему изучая руку: — Видела вчера Индру и Лу на рисовых полях?

Я ответила «нет», и она сняла наушники.

— О, — завыла она, — они такие прекрасные!

— Да, это я в курсе, — сказала я. — Но чем они там занимались?

Джессика ответила, что вчера во время ходячей медитации отвлеклась, заметив примерно в трех метрах от себя Индру и Лу, гулявших гуськом по рисовым полям. Они не разговаривали, просто шли с идеально прямыми спинами и безмятежными лицами.

Я уже видела, как они так ходят. Джессика недаром восхищалась — это действительно потрясающее зрелище. Они движутся, как танцоры.

— Они не разговаривали… ничего, но потом… — Она рассмеялась, подняв лицо к солнцу, и затрясла головой так, что ее коралловые сережки запрыгали.

— Что потом случилось, Джесс?

Она вытерла глаза, по-прежнему смеясь.

— О боже, — выдохнула она. — Там впереди была небольшая канава, где кончалась одна тропинка и начиналась другая, и Лу повернулся к Индре и, по-прежнему не говоря ни слова, взял ее за руку и помог перебраться на ту сторону!

Тут она улыбнулась, рассмеялась и заплакала одновременно.

Мне не надо было объяснять, почему это происшествие так ее тронуло. Я и сама до сих пор вспоминаю, как Индра и Лу смотрели друг на друга в тот вечер, когда мы изгоняли духов из блендера.

Джессика откинула прядь с лица.

— Это было так прекрасно, — проговорила она. — Они действительно любят друг друга. Как мужчина и женщина. — Вздохнув, она обратила взгляд на зеленые поля. — Как лингам и йони, — тихо добавила она, — в их чистом проявлении.

Знаете, что самое безумное во всем этом? Она говорит серьезно. То есть все эти лингамы и йони — это искренне, от чистого сердца. Других от ее слов покоробило бы. Но еще безумнее то, что если перевести их в обычные, не коробящие ухо слова, то я с ней полностью согласна.

Позже

Джессика записывает свои мысли в тетрадь на пружинах, вся обложка которой оклеена вырезанными цветочками, лианами и санскритскими буквами. Безликие мужские и женские фигуры танцуют на ее полях, как маленькие бумажные куколки. А в самом центре этого духовного великолепия цветут главные слова:

Любящая доброта

Осознанность

Безмятежность

Блаженство

Изобилие