Ёкэлэмэнэ

— Володя, — говорила она. — Я же не против… Я же не скандалю, но скажи мне… Можно так, чтобы ты приходил ко мне и мы с тобой разговаривали, и я могла бы что-то иголкой… Ради Бога! Я не имею в виду что-то другое… Ты знаешь, мне это и смолоду не очень было нужно… Потом есть подавляющие таблетки. Не беспокойся, я выпишу.

Она не могла понять, почему он свирепел. Он же такой в сущности смирный, сговорчивый: давай перейдем больше на капусту, чем на картошку (они оба жуткие картошечники, в смысле картофелефилы, в любом ее виде), но он спокойно так пошел на капусту. А тут, на такие ее вполне доброжелательные слова — я могу и с ней подружиться, она мне тогда показалась вполне порядочной, в ресторане все выпивают, а она — компот. А у мужа — бывшего уже — начинают трястись пальцы, ну, как при паркинсоне. И тихо так, чтоб посторонние не слышали, из него идет мат. Она с ним двадцать один год прожила — ни разу! И не то чтоб запрещенные литературой слова, а даже те, которые вполне выборочно можно, которые даже художественная литература допускает… Он — нет! Он их не употреблял даже в близком быту. Тут же из него шел весь набор от матери до нехорошей женщины со всеми их половыми органами. «Володя! — оторопела Зоя. — Ты же унижаешь себя!» После этого она даже заболела. Надо сказать, что, хотя в ресторан на день рождения набралось семнадцать человек, после их развода людей вокруг нее не оказалось. Нет, никто не эмигрировал, не умер, не парализовался, все были живы и на месте, но чтоб прийти и сказать ей: «Зоя! Успокойся! Он не стоит тебя! Ты подумай, сколько в жизни прекрасного — природа, музыка, классическая литература. У тебя это есть, а он этого лишился, потому что лишился тебя». Да разве мало хороших слов, которые можно сказать в беде хорошему человеку? Случись с кем другим, разве она не побежала бы?

Но тут Зоя вспоминала, что был такой случай в ее жизни. Был! Расходилась ее подруга. И Зоя тогда на помощь не разбежалась. Наоборот, было у нее такое стремление — не попадаться подруге на глаза. Боялась: что я ей скажу, что? Классическая литература там или музыка на ум тогда не шли. А вот сейчас ей очень хотелось, чтоб ее в нее (в классику) ткнули. Потому что самой ей трудно — взяла в руки замечательное по смыслу сочинение, — хотя и без особой любви, это намеренно — «Обломов», и никакого впечатления. Просто мимо, и все. Ну, чем ей эта деревня Обломовка могла помочь, чем? Сунулась в Тургенева — опять же, чтоб не было любви, чтоб не тревожиться — в «Записки охотника». Сочинение, каких мало, а может, и вообще нет в других литературах мира, тоже не пошло. До детективов она опуститься не могла, эта твердость против дешевки в ней с юности.

А четыре дня тому назад бывший муж Володя в присутствии своей новой жены побил ее, заведя за угол молочного магазина. Самое обидное в этом было именно ее присутствие. Другой жены. Как она стояла на стрёме — эта женщина-компот! Джинсы в сапоги, крашеный кролик — полупальтишко, красная шапочка крученой вязки… Очень, очень средний вид. Конечно, Зоя из себя — тоже ничего особенного. Но этой солдатской манеры в их возрасте (той ведь тоже уже за сорок) — штаны в сапоги, она на дух не терпит. У нее английский стиль — удлиненная приталенность и детали в тон. Пальто у нее серое, к нему шапочку тонкой вязки можно позволить темно-зеленую, почти бутылочную, и хотя красное с серым тоже сочетаются, но имей ум! При такой сети морщин на поверхности лица и землистости кожи! Но «красная шапка» — без всяких сомнений относительно своего вида — стала на стрём, а Володя, вцепившись Зое в шарф, тряс ее с такой силой, что она даже удивилась — какой он, оказывается, сильный мужчина. А потом он зачем-то ударил ее кулаком по голове, совсем уж глупо с его стороны, потому что, если бьешь по голове — человеческому центру, — то убей, иначе какой смысл? Тут же вообще дикая вещь. Он ее бьет, а «шапочка» дает ему указания — смотри, мол, не убей! Где логика? Потом они ушли. Спокойно так, взяли и ушли за поворот. Зоя хотела побежать следом и логически объясниться по-хорошему, но, наверное, от кулака ее стошнило. Она едва-едва, по стеночке добралась домой, и ей было очень плохо, очень, но она никуда не обращалась — ни на «Скорую», ни к соседям, зато посчитала важным позвонить Володе и пусть слабеющим голосом, но сказать, как он дошел до жизни такой, сначала до нецензурного мата, потом рукоприкладства, следующее у него что — окончательное убийство? И Володя ей ответил четко: «Да!! Я тебя, суку драную, убью, если еще хоть раз услышу». А «красная шапочка» выхватила у него трубку и закричала: «Слушайте, вы! Тварь! У вас есть совесть или какие-нибудь соображающие органы? Или вы безусловная чурка с глазами? Как вас только земля на себе держит?»