Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

Когда поезд опять остановился, когда паровоз укатил, чтобы набрать воды, когда возле вагонов опять развели маленькие костерки и женщины стали делать чай, старик прихромал на своем костыле, схватил маленького Пизо и потащил его вместе с сумкой наружу. Над рельсами, идущими в ближайший лесок, вой и скулеж внезапно умолкли. Он еще успел стянуть с Пизо шкуру. Но выпотрошить времени не хватило, паровоз вернулся. Старик принес голого, утихомирившегося Пизо обратно в вагон, берег его как драгоценность. На следующей станции он его выпотрошит. А потом? Жарить явно не получится. Зато можно сварить в жестяном ведре. Нужна только остановка подольше, а то мясо не успеет свариться.

В Германовом углу стало просторнее. Настолько, что он сумел вытянуть ноги. Какое прекрасное чувство! Чтобы не потерять приобретенное пространство, он остался в вагоне. Лежал на животе, смотрел через щели в стенке и считал телеграфные столбы вдоль железнодорожного полотна.

Все, кто хорошо разбирался в географии, утверждали, что скоро они должны прибыть во Франкфурт. Там начинается то, что осталось от Германии. Доберутся ли туда до темноты? Все сидели по вагонам и ждали, когда же будет мост через Одер. Никто не спал. Но Германия задерживалась. Не доезжая до Одера, поезд пошел чуть не шагом и наконец остановился в открытом поле. Снаружи голоса. Кто-то схватился за ручку двери. Сдвинул ее в сторону. Показался ствол винтовки. В вагон влез мужчина в ватнике и без шапки. За ним второй, без оружия, но с карманным фонариком. Зрелище было просто торжественное! Свет фонарика медленно проходил по лицам скорчившейся в соломе толпы. Женщины закрывали лица руками или отворачивались к стенке. Не было сказано ни слова, пока конус света обшаривал вагон.

Тут приступил к работе человек с ружьем. Он перешагивал через лежащих, следуя за лучом света, как за путеводной звездой, подобрался к красивой серебристой меховой шапке на голове одной женщины. В свете фонарика голова и шапка были четко видна. Человек с ружьем снял шапку и бросил ее к карманному фонарику. Конус света пошел дальше, остановился на шерстяном одеяле, доставшемся Герману от мертвой Вовериши и теперь кое-как защищавшем его от холода. И опять ружье последовало за лучом света. Оно хотело стащить одеяло одним рывком, но Герман плотно завернул в него свои ноги. Человеку пришлось нагнуться и разматывать Германа, как разматывают кусок материала. Одеяло тоже полетело к фонарику.

Луч света продолжал поиск. Ружье заговорило.

- Снимай! - сказало оно.

Свет и ружье остановились перед Виткуншей. Та подумала, что ее наметили для изнасилования, и завыла:

- Я старая женщина... Я больная... Есть другие, они могут это лучше...

Но человек с ружьем имел в виду шубу, он с силой потянул за воротник, так что наконец и Виткунша поняла, чего от нее хотят. И тогда она стала уже по-настоящему сопротивляться. Она отбивалась руками и ногами, громко вопила, что свою шубу, пронесенную через все невзгоды, она не отдаст ни за что на свете. Тем более сейчас, когда они уже почти в Германии!

- Кроме того, в ней полно вшей!

Но ночного гостя это мало смутило. Он повернул ружье так, что ствол оказался в его руках, и обрушился прикладом на спину Виткунши.

- Да отдайте вы ему эту шубу! - крикнула мать Петера, не в состоянии смотреть, как бьют старую женщину.

Но Виткунша не сдавалась, пока винтовка не прострелила дыру в крыше вагона. После выстрела она медленно стащила с себя шубу и отдала ее пришельцу, и тот через лежащие тела направился к двери.

Света не стало.

Гости спрыгнули на насыпь. Через открытую дверь ветер нагонял ледяной холод. В заднем вагоне заплакали дети.

Но вот, наконец, и Франкфурт-на-Одере. Отец небесный, какая суетня на вокзале. И в такую рань. Поезда приходили и отходили, мужчины в потрепанных военных плащах с сумками под мышкой спешили на работу. Настоящий железнодорожный служащий с красным диском деловито бегал по вокзалу, пытался навести порядок в хаосе бурлящей толпы.

Не успел поезд остановиться, как двери всех вагонов открылись. Люди устремились наружу, заспешили в Германию. Все двинулись к указателю "Платформы 3 и 4", где медсестры Красного Креста в ослепительно белых тюрбанах разливали коричневую жидкость. Тут сразу стало видно, сколько людей лежало в вагонах. Перспектива бесплатного кофе выгнала всех на перрон.

- Смотри-ка, - сказал Петер, показывая на человека, стоявшего возле строения, которое в прежние времена могло быть газетным киоском. Человек выглядел необыкновенно толстым. Он нес под плащом нечто такое, мимо чего просто нельзя было пройти: хлеб. Одна буханка немного торчала из-под плаща и, увидев этот хлеб, Герман и Петер застыли на месте. Белый хлеб, почти такого же цвета, как когда-то пироги в Йокенен. Они смотрели на человека и на то, что выглядывало из-под его плаща, не отрываясь.

- Деньги есть? - спросил человек.

Петер понял: он хотел продать свой белый хлеб.

- Слушай, - зашептал он, ткнув Германа в бок. - Тебе ведь Иван дал денег.