Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

Штепутат несколько дней носил письмо при себе, не зная, что поделать с беднягой Самуэлем. Он, по сути дела, был достойный человек, никогда не обидел и мухи, зарабатывал разве что немного на своих тканях. Но этому-то скоро придет конец, уже не на чем стало зарабатывать. В воскресенье Штепутат сел к своему письменному столу, написал на тонкой, без древесных опилок, бумаге мирного времени: "Справка для представления в магистрат города Дренгфурта.

Господин Самуэль Матерн..." Нет, не надо "господин"!

"Самуэль Матерн, торговец текстилем в Дренгфурте, знаком мне с 1930 года. Начиная с этого времени, я состоял с ним в деловых отношениях. За все эти годы его ни в чем нельзя упрекнуть. Я знаю его как порядочного, честного человека, который по своим убеждениям..." Штепутат запнулся. Это должно быть в духе фюрера - отличать достойных евреев от недостойных. Почему сумасброд Нойман стрижет всех под одну гребенку? Ведь простой здравый смысл подсказывает, что должны быть исключения. С достойными евреями нужно обращаться по-другому, с этим Самуэлем Матерном, например.

- Интересные дела вы вытворяете, - рычал в телефон штурмовик Нойман. Как вы можете давать такую справку еврею? Если я это перешлю в Растенбург, вам не поздоровится. Я уж лучше швырну ваши каракули в мусорную корзину. Его лавку мы закрываем, а на тележке, если хочет, пусть разъезжает. Баста!

Двадцатого сентября 1941 года магазин "Самуэль Матерн - текстильные товары и материалы" официальным распоряжением был закрыт. Наличные товары остались на полках. Самуэль сделал подробную инвентаризацию и сдал копию списка в ратушу. Когда-нибудь все опять пойдет по-старому. Толстый, лысый, пыхтящий Самуэль Матерн опять понадобится дренгфуртцам. В этот он был твердо уверен. Самуэль собственноручно опустил подъемную дверь и закрыл ее на ключ. В витрине он повесил вывеску: "Ввиду особых обстоятельств мой магазин временно закрывается". Нойман выразил недовольство по поводу слова "временно", и Самуэль без возражений вычеркнул его красными чернилами.

На этом для Ноймана дело Самуэля Матерна было закрыто. Правда, Самуэлю разрешили все же ездить со своей тележкой по деревням. В дальнейшем Нойман решил привлекать его время от времени к общественным работам: сгребать снег зимой, копать дренажные канавы на пригородных лугах летом.

Между тем дело уже перешло в другие руки. Нойман не без гордости сообщил о закрытии еврейского магазина в Растенбург. Там очень удивились, что в таком насквозь немецком районе вообще оказались евреи. Не оповещая дренгфуртцев, растенбуржцы решили дело сами. Туманным осенним утром в темноте из Растенбурга прикатили в легковой машине три человека в штатском. Самуэль, который обычно спал долго, на этот раз в виде исключения рано был на ногах. Этим он лишил троицу удовольствия застать толстого лысого еврея в ночной рубашке. Самуэль давал корм своей лошадке, когда они явились и пригласили его проехать с ними в Растенбург. "Мы слышали о вашем случае и хотим посмотреть, можно ли здесь что-то сделать. Для этого мы должны забрать вас с собой и все занести в протокол".

Для Самуэля на горизонте засиял яркий проблеск надежды. Он заторопился собирать вещи, даже не стал терять время, чтобы выпить приготовленную экономкой Мари чашку кофе.

Экономка Мари пусть тоже поедет, предложили трое. Мари не хотела, но Самуэль стал ее уговаривать. Он надеялся, что если она, арийка, скажет о нем что-то хорошее, что будет записано в протокол, то ему это поможет. Ладно, Мари поедет. Но прежде чем она дала свое согласие, она потребовала от незнакомцев расписание обратных поездов узкоколейки, потому что ей надо вовремя быть дома, чтобы покормить птицу и маленькую лошадку.

Когда они уезжали, безмятежная жизнь маленького города только начиналась. Никто не заметил их отъезда, никто не ожидал их возвращения. Кроме маленькой лошадки. На следующий день она начала так громко ржать от голода, что обратили внимание соседи. Они сообщили городскому жандарму Кальвайту, который долго стучал в дверь Самуэля. Так как никто не открывал, он взломал дверь, но обнаружил только, что ни Самуэля, ни его экономки нет дома. Кальвайт покормил лошадь, хотя это в сущности не относилось к его обязанностям. Потом опять закрыл дом.

Только три дня спустя Нойману прислали из Растенбурга письмо. В нем сообщалось, что Самуэль в ближайшее время не возвратится и что его надлежит вычеркнуть из реестра жителей города.

"Что касается экономки арийского происхождения, то она пока тоже будет содержаться под арестом. То, что она сожительствовала с евреем, свидетельствует, что были и неоднократные половые сношения, то есть имел место уголовный проступок согласно параграфам 2 и 5 раздела 2 Закона об охране чистоты немецкой крови от 15 сентября 1935 г. Если же до половых сношений не доходило, то были нежности, которые в духе закона приравниваются к половой связи".

А что же делать с литовской лошадкой? Нойман решил отправить ее на мясокомбинат. Она попала туда как раз вовремя, чтобы превратиться в конину для первого транспорта русских пленных.