Йоха

И мир замкнулся на ней, обошел кольцом и замер до дрожи, до боли… Она звенит в ушах и спирает дыхание… Хочется крикнуть! Или прошептать – «люблю», но не хватает воздуха. В легких огонь, пустота и свет… Откуда ты? Почему? За что?

День девятый.

Остались самые упорные. Ели гороховую кашу и страшно не хотели уезжать.

ЙОХА

– Слушай, поедем жить в Москву? А?

«Очередное желание, вызванное очередной женщиной» – понимает он. Ему смешно, но его уже несет.

Наташка – буря сексуальности – бегает, летает, носится по песчаному пляжу, лазает по горам, и говорит, говорит своим посаженным хрипловатым голосом, вызывая в присутствующих мужчинах забытое чувство охотничьего азарта.

Йоха поддается вместе со всеми.

Поедем жить в Москву, – говорит он Владе. Это значит: «Поедем туда, где произрастает это нечто, зовущееся Наташкой».

Это опасно, поэтому «поедем» с вопросом, для подстраховки.

Йоха уже знает, что есть женщины и женщины, и несть им числа, что на всех его не хватит. Хотя… на его век, все-таки, придется достаточно.

Он пушит хвост, шумит и бегает вместе со всеми. Бурлит адреналин в крови, хочется жить!

Нет, это слишком! Такая головная боль… Э! Да тут Сенька попался… Держись, братушка!

День десятый.

С трудом собрались и уехали…

Глава 46. Сказочка

Тук-тук, тук-тук…

– Кто это стучит? Неужели молоток! – восклицает импульсивная столовая ложка. – Неужели, работает? Ах, ах! Скажите, пожалуйста! Работает, гвозди забивает! Нет, вы подумайте – гвозди! Ведь это трудно! Это невозможно! Немыслимо! Кто из нас может похвастать подобным умением? Да никто! Может быть, только пепельница..? Нет, пожалуй, разобьется, не выдержит. А ему – хоть бы что! Какой талант! Да что я – Гений! Вот так вот взять да и стукнуть со всего маху по крохотной металлической шляпке! И что вы думаете, и попадает! Смотрите, смотрите: он вгоняет их в деревянный брус как в масло!

– Подумаешь! А вы пробовали день-деньской шить, как я! – раздался возмущенный голос швейной иглы. – Так и колю, так и бегаю; да еще нитку за собой таскаю. Куда ей одной: она же мягкотелая. Устраиваю всем личную жизнь: соединяю, восстанавливаю, создаю, прокладываю пути! А сама? Целуюсь с наперстком – пустым ничтожным болваном! – игла дернула ушком, собираясь зарыдать.

– Нет, вы не правы, голубушка! – не унималась ложка. – Ваш труд, несомненно, уважаем; но материя – мягкая, податливая: сами знаете, каковы они – нити, с ними, что хочешь сделать можно. А он! Он! Ведь вот я: я, если что-то могу, так это только – по лбу!

– Это Вы себя не цените, – вступает в разговор тарелка, – Вы и вычерпываете, и вкладываете; И к тому же – Вы такая музыкальная!

– Благодарю Вас, конечно, но я, все-таки, продолжаю восхищаться нашим молотком! – гордо произносит ложка.

Топор в углу хмыкает, но молчит. Ложка косится на него и с напором продолжает:

– Есть, есть среди нас такие, кто завидует чужому таланту. Но мы продолжаем с ними бороться!

– Топор кряхтит, но в спор вступить не решается.

Вместо него возмущается табуретка:

– Позвольте, ведь и топор кое-что может!

– А Вы помолчите! Здесь все прекрасно осведомлены о Ваших взаимоотношениях с топором и пилою! – кричит ложка.

– Да, но и молоток.., – ей не дают закончить, на нее шикают, и табуретка обиженно замолкает, прячась под широким боком доброго стола..

Пепельница с тарелкой тихонько шепчутся о том, насколько они похожи, но сколь разные имеют судьбы…

На салфетке лежат нож с вилкой и ни на кого не обращают внимания.

Одинокий пирожок истекает масляными слезами об ушедших безвременно собратьях и о своей незавидной участи. И только одна мысль успокаивает его: «А каково же гвоздям!»

Тук-тук, тук-тук… Бам!

Неужели мимо! Сглазили!

Глава 47. Монастырь

В лабиринте меловых пещер хор голосов приобретал какое-то особое звучание и глубину. Люди стояли тесным кругом, держась за руки, и отдавали свое дыхание горе. Гора принимала и рождала музыку.

Звук то нарастал, то затихал на время и, заново подхваченный новым вздохом, рос и ширился, заполняя темное нутро горы.

Люди, поющие в горе… Гора, превращенная людьми в убежище – Храм, никому не видимый, а потому надежный в смутное время. Спрессованные останки того, что было до нас много веков назад.

Глава 48. Беседы с будущим отцом Михаилом

– Я принял в себя Бога. Конечно, я не святой и очень далекий от монашеской жизни человек; но я понял, что значит любовь…

– Христианская?

– Почему? Любовь – это любовь, ей не нужны определения.

– Значит, я должен любить всех, даже своих врагов? Пусть они размазывают меня по стенке: я только улыбаюсь и подставляю щеки?!

– Если ты любишь, у тебя не может быть врагов…

– Ну конечно!

– Непротивление злу насилием – это не то, что ты думаешь. В Евангелиях все написано…

– «Ходит, ходит за мной один с козлиным пергаментом и пишет. Я посмотрел однажды и ужаснулся, ничего такого я не говорил».

– Господи! Прости нас грешных! Почему каждый из нас, прежде чем принять тебя, стремится к твоему распятию!

– Если кто не хочет быть счастливым, то палкой его, палкой! Он или изменится, или умрет.