Ион

— «Милые и горячо любимые родные!

Вы, вероятно, думаете, что с нами что-то случилось, я же не писала вам подробно за все время, как мы расстались тогда в слезах у «Раховы». Я сама себя спрашиваю, как можно быть такой небрежной, ведь моя любовь к вам ничуть не уменьшилась, хотя нас теперь и двое. Только войдя в наше положение, вы поймете нас и простите. Надеюсь, вы все же получили мои открытки, которые я посылала вам отовсюду, где мы побывали? Пока мы обживали наше милое гнездышко, я все откладывала письмо к вам, чтобы уж потом рассказать по порядку про свою новую жизнь. Вот наконец я и освободилась.

Никто не может себе представить, какую душевную боль я испытывала, когда мы тронулись в путь. Сердце у меня обливалось кровью, а я даже не могла поплакать, потому что Джеордже превратно истолковал бы мои слезы… И все-таки наше путешествие от Армадии сюда навсегда останется для меня незабываемым и самым приятным событием. Джеордже был такой добрый, живо рассеял мою печаль и завоевал не только мою любовь, но и доверие.

Мы пробыли два дня в Бистрице, потому что мне немножко нездоровилось, и Джеордже не хотел слышать о поездке, пока я не поправлюсь. Не могу даже выразить словами, насколько деликатным и благородным был мой Джеордже. (Я бы не стала расточать таких комплиментов, если бы не была уверена, что он никогда об этом не узнает, а то он еще возомнит о себе, бесценный мой!) На второй вечер я ожила, нарядилась в голубое платье, — Джеордже говорит, что оно мне необычайно идет, — и мы с ним ужинали в «Gewerbeverein»[25]. Было чудесно. Играл военный оркестр. Много публики, и все элегантная. Джеордже был такой любезный и веселый. Я немножко робела, потому что он все время целовал мне руки через стол, хотя я, впрочем, знала, что мы теперь вправе любить друг друга без оглядки, как говорит Джеордже… Повеселились мы роскошно, и это нам стоило почти двадцать крон. Джеордже тратился безумно, а мне только и твердил, что медовая неделя бывает раз в жизни. Но я все боялась, что мы приедем к себе в Виряг совершенно без денег и над нами станут смеяться.

В среду мы выехали из Бистрицы, решив не останавливаться нигде до самого Сатмара. И все-таки в Деже мы провели сутки. Джеордже такой непоседа, хотел мне показать все города, через которые мы проезжали, чтобы у нас потом были общие воспоминания. Мы и в Герле пробыли день, посетили епископию, даже и преосвященного повидали, он с нами шутил и благословил нас. Мне очень понравился Клуж, город большой, красивый, но мне он показался чужим, потому что я там не слышала ни одного румынского слова. Мы погостили у сестры Джеордже, она замужем за крупным адвокатом Виктором Грозей, вы должны их помнить, на нашей помолвке свекор рассказывал про Лудовику. Были мы и в венгерском театре, играли какую-то комедию, я даже и не помню. Но я там ничуть не смеялась, во-первых, я совершенно не понимала, что лопотали на сцене, и, главное, это был уже третий вечер, как мы жили в Клуже, а Джеордже сам признался, что нам это и не по дороге было, — он просто завез меня сюда, чтобы развлечь и доставить удовольствие. Я стала плакать и пожурила его, зачем он меня обманул, к тому же он истратил столько денег, я и сказать вам не смею, вы просто ужаснулись бы. Поэтому вот мне и не до смеха было на венгерской комедии. А Джеордже говорит, что я не смеялась оттого, что комедия слишком глупая. В конце концов, может быть, он и прав.

Итак, нам пришлось опять вернуться в Деж, там мы переночевали и потом поехали на север, в Сатмар. Но, правда, больше мы не сходили с поезда до самого Сатмара, нас там давно уже ждали мои вещи, и сундуки, и множество багажа Джеордже. В городе мы только отдохнули несколько часов и сразу поехали в Виряг экипажами, которые нам выслал письмоводитель. Джеордже телеграфировал ему из Дежа, что мы едем.

Здесь кругом все равнины и равнины, гладкие, как скатерть, и на них бесконечные поля пшеницы. Солнце печет нещадно, а от каруц в воздухе так и стоят тучи пыли, словцо им лень опускаться на землю… Может быть, это и красиво, кому что нравится. А я все тоскую по родным холмам Припаса, по нашим величавым голубым горам…

Виряг хоть и румынское село, но только по названию. Правда, люди здесь говорят про себя, что они румыны, но говорят это по-венгерски, только его они и понимают. Просто душа болит, как послушаешь их. Так они и трудолюбивые, и услужливые, добрые христиане. Ничего удивительного, что они, бедные, забыли родную речь, ведь Виряг — это румынская окраина. Дальше уже встретишь одних только венгров, в широченных штанах, как юбки у наших крестьянок, вместо шляп у них какие-то потешные скуфейки. Гиги умирала бы со смеху, пока привыкла бы к ним… Здешний письмоводитель — венгр, и, конечно, где ему знать румынский. Даже учитель говорит на ломаном языке, хотя школа конфессиональная и содержится на церковные средства. Джеордже сразу же сделал ему выговор, но он оправдывается тем, что здесь так заведено и что покойный священник тоже говорил по-венгерски, потом он даже стал уверять нас, что и мы должны будем притерпеться к этому. Тогда Джеордже дал клятвенное обещание, что он никогда не отступит от национального долга, что бы там ни было, и сказал учителю, что мы должны приложить все усилия и вернуть в родное лоно несчастных заблудших; так он трогательно говорил, мой Джеордже, что учитель заплакал и я тоже… Учитель — вдовец, а письмоводитель женат, жена у него старая и сварливая, с ней я никогда не сдружусь. И тем лучше, если я буду одна, я смогу быть более полезной мужу в великом деле пробуждения всех этих бедных румын. Я тоже немного узнала жизнь и стала понимать, как она трудна. Мы прекрасно обставили дом. Купили в Сатмаре чудесную мебель, наподобие той, что у нас в гостиной. Мы счастливы и довольны и молим бога, чтобы он и в будущем был так же милостив к нам. С радостью ожидаем, что, вероятно, в новом году у нас родится мальчуган. Мне так верится, что он будет, и я даже начала шить ему чепчики.

Джеордже посвятили в сан четыре недели тому назад. Я считаю, что он самый выдающийся священник во всем краю и служит прекраснее всех. Это не потому, что Джеордже — мой, а потому что так оно и есть.

Ну, я вижу, что разошлась и никогда не кончу. Но если я сама не могу остановиться, меня останавливает бумага, она уже пресытилась моей пачкотней… Теперь, по-моему, я даже слишком много вам нарассказала. Ваша очередь писать мне и уж никак не меньше, чем я вам написала. Пока нежно обнимаю вас всех тысячу раз.

Любящая вас Лаура.