Ион

Так совпало, что в то же воскресенье перед обедом явилась, незваная, мать Хердели, сгорбленная крестьянка с красненьким улыбчивым лицом, с живыми плутоватыми глазами. Пожалев платить десять крейцеров за попутную каруцу, она прибрела пешком из Загры с переметными сумами, набитыми гостинцами, какие только сыскались у ней в доме для внуков. Когда она узнала, что Лаура выходит замуж, расцеловала ее и поплакала всласть, сокрушаясь о бедной внучке, которая так рано начинает заботную жизнь. Помянула и своего «деда», он убился три года назад, упав со стога сена прямо на борону и сломав себе хребет, — крутой был, прости его господи, всякий день бил ее смертным боем, не раз она со страху собиралась бежать из дому. Не дай бог, если и Лауре попадется такой муж, пропала ее головушка… Лаура посмеялась над бабушкиными опасениями, а г-жа Херделя раздосадовалась на такой вздор. Она не очень ладила со свекровью, потому что та при ссорах всегда брала сторону учителя, подбивала его пить, — мол, «человек живет только раз»… Из всей семьи бабушка больше всего дружила с Гиги, ей она опять рассказала, как попал в господа Захария, убежал из дому с одной только котомкой чернослива и записался в самое главное училище в Армадии… После прибытия гостей старушка перебралась на кухню, — там она чувствовала себя вольготнее в обществе кучера Пинти и Зенобии, которая пришла помогать…

Белчуг вызвался обручить помолвленных и прочесть положенную молитву. Г-жа Херделя в торжественную минуту улыбалась счастливой улыбкой, а слезы лились у нее ручьем. Учитель хватил стакан вина, чтобы не расплакаться от умиления. Во всем доме один Титу был угрюм, помышляя о своей Розике.

Джеордже Пинтя пожирал глазами Лауру. Когда после размена обручальными кольцами они поцеловались, оба густо покраснели, чем насмешили всех.

Помолвка завершилась царским обедом. Поп Белчуг произнес трогательную речь, поздравил молодых, пожелав им много деток, счастья и долгой жизни. Джеордже ответил ему признанием в любви, которое священник не замедлил переадресовать Лауре. Таким образом, торжественность уступила место благопристойной веселости.

Вдохновленный этой теплой, семейственной атмосферой, Джеордже с разгоревшимся взором стал прохаживаться по комнате, заложив руки за спину, и развивать планы будущей жизни, апостольской миссии, предстоявшей ему в самом окраинном румынском селе, где опасности серьезней, обязанностей больше и самый труд тяжелее. Он рассказал, что в коммуне Виряг, Сатмарского края[20], куда он назначен пастырем, румыны не знают родного языка и даже то, что они румыны, не могут сказать по-румынски… Следовательно, его цель — вернуть заблудших овец, распространить румынскую речь, укрепить национальную гордость колеблющихся. Может ли быть более благородное призвание для просвещенного человека, сознающего свой долг? Однако бремя этой задачи так велико, что он бы и не отважился взять его на себя, не имея такой подруги жизни, как Лаура — пламенная румынка. Вместе они будут трудиться с большей охотой и с большей верой в успех… Пока он говорил, лицо его разрумянилось от воодушевления, он как-то даже вырос. Лаура, в глубине души все еще испытывавшая смущение оттого, что ее будущий супруг слишком низок ростом, находила теперь, что он гораздо выше ее и не уступит покорителю сердец…

Старый Пинтя был вначале сдержан и углубился в теологический спор с Белчугом, чтобы тем временем приглядеться к будущей супруге своего сына и ко всей семье Херделей. Иногда его взгляд встречался с взглядом Джеордже, казалось, говорившим ему: «Ведь правда же, очень хорошие люди?» Потом мало-помалу оттаял и он, а когда речь зашла о его детях, он дал себе полную волю. Разговор о них завела попадья Профира, она быстро подружилась с г-жой Херделей и стала жаловаться, как она постарела и сдала, родив тринадцать человек детей; та посочувствовала ей и, в свою очередь, похвалилась, что и она родила девятерых, да господь бог судил только троим в живых остаться.

— Сожалею, что нам до полной дюжины одного недостает! — заметил старый Пинтя, благодушно смеясь с защуренными глазами. — Мы, правда, старались, как могли, и за дюжину перевалили, да все напрасно, — весело продолжал он, гордо оглядывая всех, как будто рассчитывал, что они разделят его радость, но, встретив взгляд Белчуга, снисходительно улыбавшегося ему, спохватился, что священнику не подобает сбиваться на легковесные шутки, сразу сделался серьезным и, поглаживая бороду, прибавил: — Одиннадцать живы, двоих похоронили… Бог дал, бог и взял, да благословится имя его!

Это добавление несколько заморозило атмосферу, и Херделя, чтобы внести оживление, пододвинул свой стул к Пинте и восхищенно сказал:

— Да и молодцом же вы были, сват! Хе-хе-хе!

Слово «сват» неприятно резануло старого Пинтю, но раз уж у него явилась охота к разговору, он продолжал, не взглянув на Херделю: