Иона

В тот вечер на берегу не было рыболовов, поскольку погода никак не способствовала улову. Они даже не покидали домашнего уюта, не говоря уж о том, чтобы попытаться забросить удочку в рассерженное море, а те, чей доход определялся выловленным из морских глубин, сразу отказались от тяжелого дневного труда. Они вернулись рано и вытащили суденышки на гальку, проклиная погоду и свое приходящее в упадок ремесло. Один-два трудились в деревянных халупах, неровной линией стоящих перед низкой дамбой, где чинили порванные сети. Эту работу было необходимо закончить до следующего дня. Работники замерли и прислушались, когда вой ветра изменил тональность. Ветер донес низкий грохот, и когда он перерос в приближающийся рев, люди поняли, что это звук не от ветра. Тени, отброшенные лампами, при свете которых они трудились, многократно выросли и изогнулись по стенам и потолку, когда рыбаки встали со своих мест и поспешили к выходу. Сощурившись от хлещущего дождя, они посмотрели на север и сначала не поверили своим глазам, а потом недоверие перешло в отчаяние.

И лишь один человек оказался достаточно твердолобым, чтобы в этот вечер гулять по берегу, но он даже не замечал, что творится вокруг. За двадцать лет в суде он привык к порочности человеческой натуры, и мало что могло вызвать в нем жалость к ближнему, будь тот преступником или жертвой. Его чувства и эмоции притупились в суде. В первые годы судейства, чтобы сохранить в голове ясность и простоту суждений, он научился вполуха слушать о сложностях каждого дела - ведь каждое дело в препирательствах обвинения и защиты становилось сложным. Он давно отказался от полутонов, так как верил, что они могут лишь помешать правосудию.

Даже теперь, на пенсии, он не хотел признавать, что в своих суждениях был очень часто предубежден или когда-либо сбит с толку ловкими доводами адвокатов и прокуроров. Он не сомневался в правильности своих заключений, хотя не одно было отменено после апелляций в высшую инстанцию. Это было не более чем крючкотворство, полагал он. Виновен или не виновен подсудимый, он решал в первые дни суда, и потом мало что могло изменить его решение. Иногда он про себя улыбался, глядя на адвокатов - особенно молодых, подающих надежды "блестящих мальчиков", которые каким-то, часто поразительным образом догадывались, что вердикт известен судье задолго до окончания разбирательства, - как они предпринимают неистовые и изощренные попытки изменить его решение в свою пользу. Он знал, что многие считают его последующее повышение - перевод в апелляционный суд - средством убрать его туда, где от него будет меньше вреда, но это, конечно же, в них говорила злоба, поскольку многие из них были посрамлены его приговорами. Нет, он никогда не сожалел о вынесенных приговорах, потому что никогда не испытывал сильных сомнений. Небольшие сомнения, иногда прокрадывающиеся даже к нему при принятии решения, легко преодолевались и отметались с помощью несокрушимой убежденности в своей правоте. Он всегда был прав. И потому был дурак. И только дурак пошел бы в такой вечер гулять по набережной.

Даже его фокстерьер, единственный товарищ отставного судьи, ни разу за двенадцать лет своей жизни не усомнившийся в правоте хозяина, оказался не так глуп. Пес убежал с берега и теперь скулил у дверей дома в центре города.

Судья звал его сквозь шум ветра, но терьера нигде не было видно. Проклятая псина, подумал судья. В последние два года он никогда не пропускал вечерней прогулки по берегу, несмотря на ветер, дождь и снег. Несомненно, на улице стояла лютая погода, но, черт возьми, зима кончилась! А сильный ветер и дождь не могут отменить его решение!

Где этот мерзавец? Несомненно, прячется где-нибудь под рыбацкой будкой. Испугался не очень хорошей погоды. Думает, старик неправ, выведя его в такую ночь. Глупая, глупая псина! Старик никогда...

Его бормотание вдруг прекратилось, и он посмотрел вдаль. Приближался странный грохочущий звук, но в темноте, да еще когда дождь бьет в глаза, было трудно определить его источник. Может быть, это просто дрожь в старых ногах, но судья мог поклясться, что галька, на которой он стоял, волной заколебалась от какого-то движения под поверхностью.

Потом он увидел, как из мрака, подобно плотной черной стене встал огромный вал. Его вершину окаймляла белая пена, и эта стена грозила всем своим весом в любой момент обрушиться на берег. Одни постройки и рыбацкие лодки были без сопротивления поглощены темной волной, другие были сметены еще раньше, и некоторые так разбиты, что остались лишь деревянные щепки.