Иона

На часах — шесть с копейками. Считай, что и не спал совсем. Яник садится на койке и хмуро свешивает кудлатую нечесаную башку. Проклятый сон! Когда же это кончится?.. Немытый линолеум пола не дает ответа. Зато в углу вдруг неожиданно возбуждается старый холодильник. Для начала он оглушительно стукает чем-то по чему-то, затем, радуясь жизни, дважды подпрыгивает, торжествующе выдает какую-то особенно праздничную руладу и наконец переходит на равномерное оптимистическое урчание.

Две тарелки, кастрюля и стакан с ложками, составляющие почти полный набор местной посуды, возмущенно позвякивают на полке.

— Глохни, дятел! — угрюмо говорит Яник. — Смотри, как ты всех напугал.

Холодильник подобострастно булькает и виляет несуществующим хвостом.

— Ладно, ладно… — смягчается хозяин. — А вы-то чего переполошились? Могли бы уже привыкнуть за это время.

Посуда, смутившись, замолкает. Ну вот. Наведя таким образом порядок, Яник закуривает и выходит на крыльцо своего вагончика.

Ночью была непогода; ворочаясь в постели, стараясь и боясь заснуть, Яник слышал неровный топот дождя и петушиные наскоки ветра на окна и на деревья. Теперь потоптанная дождем и взъерошенная ветром природа сияет, как довольная удачным свиданием курица. Яник наклоняется и ласково треплет ее по ветке бугенвилии.

«Пойти, что ли, к врачу? Сколько я так протяну, без сна? Может, таблетку какую даст…»- он вздыхает и садится на мокрый садовый стул. Надо же так попасть… Во рту горчит от сигареты, и голова слегка подплывает. Э, что это за шум — там, сзади?

Яник оглядывается. Это — колесница. Запряженная двойкой урартских лошадей колесница медленно катит по пыльной дороге, тяжело подскакивая на кочках и камнях. Яник удивлен. Он удивлен не самим фактом появления колесницы — это-то ясно: снова задремал, а во сне чего не привидится… Нет, он удивлен тем, что ему абсолютно точно известно, что лошади — урартские. Почему — урартские? А черт его знает… урартские, и все тут, зуб даю, да что там зуб — берите всю голову на отсечение. А что такое «урартские», Яник?.. — а вот и не знаю я, что это такое, без понятия; может, это такие кони, которые кричат «ура»… ну, когда, скажем, — в атаку?.. короче, не знаю. Знаю только, что называют их «урартские», причем знаю твердо. Точка. И отстаньте от меня с вашими дурацкими вопросами, и без того тошно.

Колесница приближается, перемалывая камешки грубыми деревянными колесами. Медные ободья сияют на солнце. Надо бы убежать. В колеснице — трое, бородатые, коренастые, потные, в кожаных островерхих шлемах, в странных безрукавках, обшитых металлическими пластинками. А, это доспехи. Надо же, как в кино… У одного из них — лук; второй держит щит и копье; третий — водила. Водила что-то кричит и указывает в сторону Яника, сидящего на придорожном камне. Лучник достает стрелу из привязанного к борту колчана. Надо бы убежать, но Яник не может двинуться с места. Взгляд его прикован к веревочной сетке, свисающей с колесничного борта, рядом с колчаном. В сетке — отрубленные человеческие головы — как футбольные мячи. Задыхаясь от ужаса, он смотрит на оскаленные рты, на застывшие зрачки полуоткрытых мертвых глаз, на запекшуюся кровь в волосах, на рваные кустики жил…

Лучник натягивает тетиву. Что-то обжигает Янику пальцы. Стрела? Нет, это догоревшая сигарета. Он ожесточенно трясет головой и, окончательно проснувшись, встает со своего мокрого пластикового стула. Подумать только — какая пакость! Нет, надо к врачу. Пусть прибивает крышу на место, а то ведь так она ненароком совсем уедет…

2.

— Здравствуйте, сударь, — врач говорит по-русски. И не просто по-русски, но еще и «сударь». «Сударь»! Видали такого? Яник хмыкает и качает головой. Но делать нечего: назвался психом — полезай в «сударь»…

— Шалом, адони, — из принципа отвечает Яник, садится и начинает оценивать обстановку.

Кабинетик крошечный, метров шесть; ты-то ожидал чего-то другого… типа как в голливудских муви — витрина с видом на Тихий океан, телевизионный экран в полстены, дизайнерская мебель по спецзаказу, кожаная кушетка для пациента и подтянутый — в некоторых местах — Майкл Дуглас с сигарой, которую он, конечно же, не курит — Боже упаси, а вовсе даже наоборот — задумчиво проводит в политкорректной близости от своего породистого носа.

Дудки. Ничего похожего. Ни тебе Дугласа, ни тебе Тихого океана. Даже окна нету. Кладовка, одним словом. Кроме доктора с Яником, на шести квадратных метрах размещаются набитая папками этажерка, обшарпанный шкаф, припадочный на правую заднюю ногу стол со вздыбившимся пластиком и два стула. Впрочем, стулья не в счет — они площади не занимают; то есть займут, если кто встанет. Но какой дурак тут встанет — тут и места-то такого нету — стоять. Разве что если взять один из стульев на руки…

— Как вас зовут? — прерывает его размышления доктор. — Вы не возражаете, если мы будем говорить по-русски? Я ведь, знаете, за двадцать пять лет иврит так и не выучил…