Иона

— Ты… — шепчет он. — Ты с ними заодно… теперь я все понял. Я все слышал… ты — один из них… Нет, ты еще страшнее; тебя они ждали, на тебя они молятся… это ты привел меня сюда, заманил… и Мишаню тоже… а врал-то как гладко, притворялся — даже я, стреляный воробей, и то поверил… хитрый, гад! Гад, подонок, убийца! Убийца — вот ты кто… Кровь моя на тебе, убийца!

«Все, — думает Яник. — Трюхнулся мужик. И, главное, как не вовремя-то! Что с ним, с таким, теперь делать?»

Яник беспомощно оглядывается. Вокруг только черные шерстяные спины, склоненные в почтительном поклоне, да бессвязно бормочущий шейх.

— Погоди, Андрюша, — пробует он еще раз. — Мы выберемся, я тебе помогу…

— Ты — поможешь?! — свистящий беликов шепот переходит в крик. — Ты — поможешь?! Ты — сатана! Будь проклят, чертово отродье! Таус-Мелек!

Андрей как-то по-кошачьи подбирается и вдруг, прыгнув на Яника, вцепляется в его горло торопливыми, неожиданно сильными руками. Нападение застает Яника врасплох, он неловко барахтается, задыхаясь, не в силах оказать сопротивления; красно-желтые круги плывут перед глазами.

— Оставь… — хрипит он. — Оставь… дурак…

И Белик ослабляет хватку — внезапно и сразу, как будто вняв предостерегающему яникову хрипу. Его воздетое над Яником, искаженное болью и смертельной ненавистью лицо меняется, успокаиваясь, принимая какое-то удивленное, даже умиротворенное выражение.

«Ну слава Богу, сообразил… чуть ведь не задушил, псих,» — думает Яник.

Андрей слегка улыбается ему своей привычной усмешкой… нет, усмешка другая… да и не усмешка это вовсе, а улыбка — застенчивая такая, добрая улыбка, за Беликом до того не замеченная. Яник еще успевает отметить этот удивительный факт, перед тем как первая черная капля выкатывается из уголка беликова рта и падает ему на лоб… за ней еще и еще… и вот уже кровь хлещет струей, заливая Янику глаза… не-ет!.. в ужасе он сталкивает с себя обмякшего Андрея и вскакивает на ноги, судорожно вытирая рукавом липкое лицо.

Вокруг суетятся черные шерстяные спины; тени, нахлестываясь и давя друг друга, мечутся по стенам, но во всей этой дикой, невообразимой суете Яник видит только одно: страшное, нестираемое, неподвижное пятно на полу — мертвое тело Андрея с кинжалом, по самую рукоять всаженным в спину.

— Нет, — просит он. — Не надо… — и сознание, осознав свою полнейшую неуместность, услужливо уплывает прочь в блещущее темнотой никуда.

4.

— Жил на свете славный жук, славный, славный жук… — распевает жук, держа Яника на весу всего-навсего одной своей лапой. Всего одной! А еще их у него в запасе — пять… или семь… или сорок девять — в общем, чертова туча. Есть что за что закинуть, есть что на груди скрестить, есть на что облокотиться, чем башку почесать, чем в носу поковырять… — и все одновременно! Круто… А башка у жука мохнатая, отовсюду торчат острые жесткие волосья, медленно шевелятся мощные челюсти… и зубки тоже ничего себе — черные, блестящие липкой ядовитой слюной… и остатки еды застряли, смердят… — фу, как неприятно.

— Ты, наверно, не жук, ты — паук.

— Ага, паук я, — соглашается паук. — Я тебя съем?

— Ешь меня скорее, паук, плохо мне.

— Не, я тебя есть не буду… Ты — пророк Иона, наби Юнус, важная птица. Мы, пауки, птиц не потребляем.

Так говорит паук и бросает Яника вниз, и он летит, опережая собственное дыхание, в этот самый низ, в самый-самый… даже ниже, чем самый-самый, потому что он все никак не настанет, этот низ, а уж скорее бы. Скорее бы, ведь тошнит… нет, правда, тошнит со страшной силой; это как жилу из тебя тянут, тянут-потянут, вытянуть не могут, а больно-то все время, все врее-е-е-емя… Я ведь и не Яник уже — я мокрый комок тошноты… или тошный комок мокроты… я лечу вниз, в крутящийся колодец, в бешеный визг циркульной пилы, в разбегающиеся концентрические круги бесконечного падения. Я уже знаю, что не смогу упасть, ведь дна нету. Прежде я задохнусь от своей собственной блевотины, или лопнет сердце, или еще что… и уж скорее бы.

Но тут кто-то кладет на яников падающий лоб легкую, прохладную, спасительную руку, разом останавливая отвратительное мироверчение, мирокручение, миротечение, миро… Это Пал, ее рука… чья же еще? Кто же еще на такое способен? Кто еще может совладать с целым миром, если не Пал, сильная Пал, любимая моя девочка, голубка, прилетевшая с запада? Вот так… держи меня, не отпускай, не дай мне снова уйти, упасть, оторваться, провалиться в эту вихрящуюся бездну… держи, не отнимай руки, не отнимай…

И она держит, не отнимает… — вот и чудно, вот и слава Богу… мне еще надо кое-что сделать, надо объяснить, что-то важное… где же он? А! Вот он. Андрюша, братишка, как хорошо, что ты здесь. Давай поговорим, ладно? Ты так не по делу вчера выступил, так не по делу… Неужели ты всерьез думаешь, что я с ними, что я сатана, Таус-Мелек? Это ж надо такую глупость вообразить… Да ты посмотри на меня, Андрюша — это ж я, Яник. Я вижу, тебе глаза вставили, так что ты можешь… вот и посмотри.