Иона

Яник послушно принимается за работу. Виноват, ничего не скажешь… Уже часа два как стемнело; большая поляна огорожена, и сторожа в белых футболках бдят на подходе.

На местном жаргоне топталовка именуется «месибат асид» — кислотная вечеринка. Полицией не поощряется, но кто ее спрашивает, полицию? Вот уже чихнул, разогреваясь, оглушительно прокашлялся, фыркнул и пошел трындеть генератор; вот уже размотаны пыльные цветастые кабели; вот уже установлен пульт — «раз-раз-раз… раз-раз-раз…»; вот уже свистнули страшным индейским кличем — «ййииуу-у-у!» — и притихли до поры до времени мощные динамики… вот уже стрелки часов подтягиваются к одиннадцати; скоро люди начнут собираться, все ли готово?.. — вроде всё. Яник переводит дух. Подруливает Ави, умиротворенный, косой вусмерть, с бутылкой минералки в руках:

— Привет, братан… Ты когда подъехал?.. Да что ты говоришь? А я и не заметил… Хочешь хомер? У меня тут есть кое-что — бен-зона, мать твою так!..

— Нет проблем, братик… за меня не волнуйся… ты лучше давай врубай-ка свою дребедень — смотри, народ уже тут.

И впрямь — народ подъезжает, сначала тонким ручейком, потом все гуще и гуще, и вот уже все подъезды запружены страждущими. Кого тут только нет… Вот старшеклассники на семейных машинах, выцыганенных нетрудным переговорным процессом у кемарящих перед телевизорами отцов:

— Пап, дай тачку на вечер…

— А куда это ты собрался?

— Да тут недалеко…

— Ладно, бери, только не пей, обещаешь?

— Боже упаси!

А и в самом деле: кто же наркоту с выпивкой мешает?

Охранник смотрит на молодняк неприветливым глазом, подозрительно косится на просевший задок могучего папиного шевроле:

— У вас бабки-то есть, мелюзга?

— А сколько надо?

— Сотня на рыло!

Что ж, никто и не спорит:

— Бери, цербер, рви нас, жри нас!.. вот тебе пятьсот, за всех!

Но сторожа на мякине не проведешь:

— Давайте еще триста!

— А триста-то за что? Имей совесть, брат!

— За что? — За тех двоих, что у вас там сзади лежат, плюс сотня штрафа от меня лично, чтоб в следующий раз не борзели. А ну — открывай багажник!

И открывают, а там, в багажной тесноте и обиде, — не двое, а все трое… во как!

А вот боевые солдатики в отпуску, вырвались забомбить черепушку; впрочем, они и так уже сильно на кочерге; стосковавшиеся в разлуке подруги гроздьями висят на их мускулистых татуированных плечах. К этим сторож со всем почтением, как к равным… да он, сторож, и сам такой же; просто сейчас он халтурит по случаю, а через пару деньков — пожалуйте назад — в форму, на базу, вместе со всеми остальными братьями по крови. Завтра им рядышком по шесть часов в луже лежать, в раскаленном танке сидеть, на вышке замерзать… Что же, он их сегодня задарма не пропустит?

Конечно, пропустит… как, впрочем, и этих — пушеров, толкачей, некоронованных королей топталовки. Они ведь сюда не развлекаться приехали, у них — бизнес. Кто травку косит, кто колеса катает, а кто и пыль-порошок метет… Налетай, братва — кому в тягость голова! И налетают, еще как налетают — и сосунки-малолетки, и солдатики, и снобствующие интеллигенты с тель-авивских бульваров, и всякая прочая, летучая, неопределенного возраста, неопределенных занятий и неопределенной сексуальной ориентации космополитическая шваль…

Гудит, шумит пестрый веселый муравейник; шныряют в толпе переодетые менты — в конце концов, им, ментам, топталовка тоже не во вред: все тут как на ладони, все в одном месте — и торговцы, и потребители; столько материалу за раз — где еще соберешь? Так что пусть себе тусуются… — главное, чтобы меру знали, не борзели. Да только куда там! — Борзеют, будьте нате как борзеют; вот и приходится время от времени перекрывать топталовкам кислород, собирать джипы-воронки со всей округи, окружать очередную райскую поляну и грузить пачками отключившихся бедолаг, отлавливать в чаще пушеров, вытаскивать из-под кустов бессознательно совокупившиеся парочки, ползать в лесной пыли, собирая многочисленные вещественные доказательства…

Но это — нечасто, это — всегда успеется. А пока пусть себе веселятся, родненькие, пусть себе крутятся на бдительном ментовском карандаше… Вот уже кашлянули динамики — сдержанно, с достоинством, как лауреат конкурса чтецов. И то — время за полночь, пора заводить. Ави встает за пульт — его час, его взрыв, его планида, его сумасшедший полет в синтетические небесные дали — туда, где Люси лыбится алмазной своей улыбкой. Он заряжает диск, он касается движков чуткими пальцами. Он выпрямляется, слепо глядя в ночное небо, не слыша ничего, кроме дальнего рычания лавы в подкорке.

Звуки нарастают, теперь это уже не дальнее рычание, теперь это — ближний рык, рев, ужасающий девятый вал, сметающий все в диком своем порыве. Ави наклоняется к микрофону, как будто его рвет этим ревом… и… — ничего не выходит; он разевает рот немо, как рыба. Но это ненадолго — ведь вал уже захлестнул его всего, без остатка; и вот — «ААА…А…А!!!» — вырывается вал блевотиной нечеловеческих звуков из рыбьего авиного рта. «УУУ…УУ…У!!!» — тысячекратным эхом отзывается топталовка…