Иосиф Бродский: Американский дневник

В стихотворении "На смерть Жукова" автор описывает похоронную процессию глазами одного из ее участников — человека из толпы, которая заполнила улицы Москвы, чтобы в последний раз проститься с легендарным маршалом. Виден "круп" лошади, а значит, "гроб на лафете" уже проехал; повернув голову, поэт провожает его взглядом. Настойчиво повторяющееся "Вижу" звучит в стихотворении как удары тяжелого молота, неумолимо отсчитывающего ход истории…

На самом деле описываемая ситуация была не более чем результатом воображения поэта, так как среди участников похорон его не было и не могло быть в то время. Не было и Колонного зала, образ которого возникает у многих при интерпретации "колонн замерших внуков" в первой строфе стихотворения Бродского. По воспоминаниям очевидцев, "власти предержащие побаивались его даже мертвого <.>. В пожарном порядке закрыли "на ремонт" Колонный зал Дома союзов, где обычно (по меркам разных времен) проходили прощания с выдающимися людьми"[200].

После смерти тело Г.К.Жукова было кремировано, поэтому использованный во второй строке стихотворения Бродского образ ("гроб на лафете") не соответствовал действительности. Урна с прахом маршала была установлена для прощания в Краснознаменном зале Центрального Дома Советской Армии. Когда церемония закончилась, урну повезли в центр Москвы на катафалке, а у Дома советов перенесли на орудийный лафет. Лошадь в траурном кортеже ("лошади круп") тоже была вымыслом автора — поэтическим приемом, позволяющим соотнести похороны Жукова с традиционным погребением великих полководцев древности. В тот день шел дождь, и об этом не упоминается в стихотворении.

Однако воображаемый слепок события выглядит настолько реальным в представлении Бродского, что у читателя не возникает сомнения в присутствии на похоронах самого автора. Более того, на фоне описываемой ситуации в стихотворении возникает метафорический подтекст, кардинальным образом меняющий механизмы соотношения между метафорой и действительностью: не метафора служит для пояснения значения реального события, а описываемая поэтом ситуация похорон обрастает метафорическим смыслом, приобретая в контексте стихотворения символическое значение, в котором восхищение и дань уважения маршалу совмещается с темой прощания с ним человека, навсегда оторванного от той реальности.

Каким же образом автору удается в стихотворении заявить о своем присутствии и отсутствии одновременно?

Роль наблюдателя, которую принимает на себя поэт, предполагает как зрительное, так и слуховое восприятие того, что происходит вокруг. Однако, описывая в стихотворении похороны маршала, Бродский замечает: "Ветер сюда не доносит мне звуков / русских военных плачущих труб", — зрительный образ есть, а звук отсутствует. В чем же причина? Обратимся к прозе поэта.

Рассказывая о своих родителях и о том времени, когда он еще был вместе с ними, Бродский пишет:

"Очень часто вспоминаю ее (мать — О.Г.) на кухне в переднике — лицо раскраснелось, и очки слегка запотели, — отгоняющей меня от плиты, когда я пытаюсь схватить что-нибудь прямо с огня. <.>. "Отойди! — она сердится. — Что за нетерпение!" Больше я этого не услышу никогда. <.>

Отец читает газету, я не двигаюсь с места, пока мне не скажут отложить книгу <.> "Опять ты читаешь своего Дос Пассоса? она скажет, накрывая на стол. — А кто будет читать Тургенева?" "Что ты хочешь от него, — отзовется отец, складывая газету, — одно слово — бездельник".

Странно, что я вижу самого себя в этой сцене. И тем не менее я вижу — так же отчетливо, как вижу их. И опять-таки это не тоска по молодости, по прежнему месту жительства. Нет, скорее всего, теперь, когда они умерли, я вижу их жизнь такой, какой она была прежде, а прежде она включала меня" ("Полторы комнаты", 1985) (выделено — О.Г.).

Та жизнь, о которой говорит поэт, включала его, поэтому он не только видит, но и слышит то, что происходило в то время. В ситуации с похоронами маршала Жукова он "видит", но не "слышит", так как описываемая им ситуация его уже не включает ни в реальности, ни в воспоминаниях. Воображение, как немое кино, восстанавливает события только на зрительном уровне. Однако уверенность в том, что звуки должны быть и эти звуки "плачущие", — это тоже выражение авторской позиции: какими же еще они могут быть в то время, когда страна скорбит о своем герое.

Торжественно-величавый ритм начала стихотворения переходит во вторую строфу, в которой в соответствии с традицией поэт вспоминает о делах умершего:

Воин, пред коим многие пали
стены, хоть меч был вражьих тупей,
блеском маневра о Ганнибале
напоминавший средь волжских степей.
Кончивший дни свои глухо в опале,
как Велизарий или Помпей.