Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)

Ну в образе медведя, играющего на флейте, есть своя тонкость и меткость (это не имеет отношения к делу, но древнейший музыкальный инструмент, найденный в одной из пещер в Словении, — неандертальская флейта, вырезанная из бедренной кости медведя). Я почти уверен, что Бродский хотел проделывать с английским языком дьявольские штучки и стремился скорее к разговорности, нежели к виртуозности. Уж если ему выпало жить в английской — или, того хуже, американской — языковой среде, он хотел достичь большего, нежели просто выучить этот язык. Мне кажется — и мы часто это обсуждали, — набоковский перевод Пушкина и переводческие принципы, положенные в его основу, были ему близки и понятны, не говоря уже о набоковском образе переводчика ("вопли попугая, трескотня мартышки"). Или об удивительном набоковском предисловии к собственному переводу "Героя нашего времени" или о его же исследовании новаторского гоголевского отхода от языковых норм как формы самоперевода…

Таким образом, проблема "беглости" речи вставала перед Бродским во всей своей парадоксальности и силе, поскольку он хотел включить свой исторический опыт — собственное историческое свидетельство — в сами фонемы неродного языка, которому, на его взгляд, не хватало историчности. Так сказать, оставить грязные следы на девственно чистом снегу. Он хотел заразить язык (английский) вирусом истории: очень по-оденски. А этого нельзя достичь просто беглостью и правильностью речи.

Как вы оцениваете авторские переводы Бродского?

Авторский перевод, безусловно, возможен (Энценсбергер, Беккет). Бродский переводил себя одновременнона английский и американский: в результате выходило то, что было нужно ему, а не то, что можно оценивать с абстрактных позиций совершенства. Переводы его порой неудачны, но всегда дерзки и нахальны, ь их основе — последовательно проговариваемая философия, которую он применял не только к себе, но и к тем поэтам, кто был с ним в одинаковом положении. Бродский, например, настаивал, что единственным осмысленным изданием Милоша на английском языке будет то, в которое войдут только авторские переводы Милоша, а все остальное — чушь собачья. Бродский не размышлял на тему, возможен или невозможен авторский перевод, — он считал, что это единственно возможная форма перевода.

Что подталкивало Бродского к переводу собственных стихов, когда у него было так много выдающихся английских и американских переводчиков?

Прежде всего, Бродскому с самого начала повезло, потому что, можно сказать, по наущению Одена (Хект, например, был большим поклонником Одена) вокруг него собралась целая когорта талантливых, дееспособных переводчиков, буквально прикрепленных к нему. Мне кажется, он их испугался, испугался, что они возьмут над ним верх — и не мог отнестись к ним иначе, как к уполномоченным цензорам. Милошу тоже баснословно повезло с переводчиками, но Милош в этом смысле оказался более цивилизованным — он, в отличие от Бродского, верил во взаимную пользу, которую может принести сотрудничество при условии его, Милоша, неусыпного контроля. В случае с Милошем цензором, по мнению переводчиков, главным образом Хасса, выступал сам автор!

Кроме того, Бродский отказался от услуг переводчиков, потому что хотел усовершенствовать свое знание английского посредством перевода собственных стихов. И наконец, потому что он хотел стать английским поэтом— опять же посредством перевода на английский своих русских стихов. Даже если это означало, что английский Бродский будет противоположностью русскому. Поразительная идея, если задуматься! Поразительно, как ему удавалось обращать любые жизненные обстоятельства себе на пользу — и в то же время так легко, так беззаботно рисковать.

Что вы думаете о переводческих принципах Бродского?

Я бы сказал, он исповедовал эквивалентность (узнав, что Кавафис писал по-гречески с соблюдением традиционных форм, он стал ратовать за новый перевод Кавафиса, в котором это было бы отражено). В своих переводах Мандельштама — когда слушаешь Мандельштама по-русски, на ум приходит поздний Иейтс: звучные, правильные четверостишия — он попытался продемонстрировать этот общий принцип его поэтики. Мне кажется, он недоверчиво относился к свободному стиху, особенно к переводу свободным стихом. Чувствовал, что свободный стих — как и многое другое на Западе — не заслуживает своего привилегированного положения. Он разделял мнение Элиота: для верлибра необходимо, чтобы "за завесой свободы таился призрак простейшего метра". Для того чтобы нарушать правила, нужно знать их досконально. Обидно, что Бродский — в отличие от Милоша, чьи переводы Збигнева Херберта просто блестящи — не пере водил других русских или польских поэтов. Намеревался, но не успел.