Разумеется, рано или поздно неизбежно появление фундаментальной научной биографии Бродского. Это может произойти после выхода академического собрания его сочинений, о котором уже идет речь. Но и это собрание, и эта биография будут неполными, поскольку в начале девяностых годов Бродский наложил запрет на полвека на все личные материалы — письма, дневники, документы, — хранящиеся в Отделе рукописей Национальной Российской библиотеки (С.-Петербург).
Предлагаемая читателю книга — личность и судьба Бродского глазами десятков хорошо знавших его людей — в некотором роде призвана заменить отсутствующую серьезную биографию и хотя бы отчасти нейтрализовать всякого рода безответственные писания.
Многое в предлагаемых интервью неизбежно субъективно. Многое будет нуждаться в процессе исследований в корректирующем комментарии. Но мы уверены, что и в таком виде книга сделает благое дело, давая широкому читателю представление об одном из крупнейших людей мировой культуры второй половины XX века и в то же время воссоздавая тот жизненный контекст, в котором формировался, жил и умер Пятый нобелевский лауреат русской литературы.
Я. Гордин
ДЖОН ЛЕ КАРРЕ[1], 28 МАЯ 1996, ЛОНДОН
Да, мы были в этот момент вместе. Я повел его в китайский ресторан. Теперь он уже закрылся. Я вам покажу место, где он был. Захудалый был ресторанчик, но кормили неплохо, и я туда захаживал. Когда я позвал Иосифа на ланч, я думаю, он принял приглашение по двум причинам: во-первых, у Рене Брендель[2] не принято было пить, во всяком случае не столько, сколько ему хотелось бы, а во-вторых, конечно, ему надо было как-то убить время в ожидании новостей. У меня-то об этом не было ни малейшего представления. Я просто-напросто не помнил, что это был как раз момент присуждения Нобелевских премий. Я не люблю литературу в ее общественных проявлениях, литература как индустрия мне противна. Так что пришла моя жена Джейн, мы втроем сели за столик и принялись болтать о том о сем, разговор о пустяках в духе Иосифа — о девушках, о жизни, обо всем, и тут Рене Брендель появилась в дверях. Она крупная немка, высокая, все еще говорит с легким немецким акцентом, весь авторитет и известность ее мужа как бы перешли к ней, и она говорит: «Иосиф, тебе нужно идти домой». А он говорит: «Зачем?» К этому времени он уже выпил два или три больших виски[3]. А она говорит: «Тебе присудили премию». Он говорит: «Какую премию?» А она говорит: «Нобелевскую премию по литературе». Я сказал: «Официант! Бутылку шампанского!» Так что она присела и согласилась на бутылку шампанского. Я у нее спрашиваю: «Вы откуда узнали?» Она говорит: «Шведское национальное телевидение подстерегает Иосифа возле нашего дома». Оставаясь в этот момент единственным трезвомыслящим человеком, я спрашиваю: «Кто вам сказал, почему вы уверены?» Она говорит: «Все шведы говорят». Я говорю: «Ну, знаете, кандидатов-то три или четыре, так что шведы, может, у каждой двери караулят, нам надо поточнее разузнать, прежде чем мы сможем спокойно выпить шампанского». А тогда как раз издатель Иосифа, Роджер Страус, был в Лондоне, так что Джейн позвонила ему в гостиницу, и он подтвердил, что да, пришло сообщение из Стокгольма о том, что премия присуждена Иосифу. Итак, мы выпили шампанского. Иосиф шампанское не любил, согласился символически, ему хотелось еще виски, но Рене сказала, что ему нужно идти домой, и мы пошли.
Погодите, погодите. Выглядел он совершенно несчастным. Так что я сказал ему: «Иосиф, если не сейчас, то когда же? В какой-то момент можно и порадоваться жизни». Он пробормотал: «Ага, ага…» Когда мы вышли на улицу, он по- русски крепко обнял меня и произнес замечательную фразу. Он сказал: «Итак, начинается год трепотни»[4]. Это было великолепно. И потом он отправился приниматься за свои дела. Конечно же, была у Иосифа и другая сторона — он был выдающимся профессионалом. Умел оказать давление на кого надо и, я уверен, делал это.
Нет.