Иосиф Бродский глазами современников (1996-2005)

* * *
Зима. Ее септимы, квинты. Кто Голос сейчас
запишет, который ты слышал секунду назад, а?
Он мысль превосходит. Мембрана не дышит. На связь
не выйти. Вернувшись, письмо обретет Адресата.

Еще ясновидящим светом трепещет камин,

и мост, его жалкая вечность, себя продлевает,
но небытию, словно раковине, за помин
души, одиночество форму уже отливает.

На Страшном суде, пробудившись от времени, ты

Пребудешь таким. В мире большем, чем наш, тебе гидом
щепотка ли славы послужит, глоток немоты
иль гаснущий пульс, но подвластный одним аонидам.

Сквозь груды щебенки весной пробивается смерть.

Насилие, разум презревшее, пенится в устном
и письменном пафосе. Сердце, устав тяжелеть,
срастается с дольним. И это зовется искусством.

В летейные воды два раза вступают, в тот край,

где ночь, где рука отдыхает, в значении сбыться
словам повелев (океан, мотылек, свет, прощай),
чтоб нить оставалась и было за что ухватиться.[56]
1996

ДАВИД ШРАЕР-ПЕТРОВ [57] , 28 СЕНТЯБРЯ 2003, ЛОНДОН

Какие чувства вызывает у вас упоминание имени Бродского?

Каждый раз, когда я вспоминаю о Бродском и когда другие вспоминают, как будто бы я вспоминаю о родном брате.

В своих воспоминаниях "Друзья и тени" (Нью-Йорк, 1989) вы пишете, что Бродский в 1961 году приехал к вам домой "пообщаться", не будучи с вами знаком. Поделитесь, пожалуйста, подробностями.

Да, действительно это так. Я как раз был демобилизован из армии, буквально в первых числах апреля я вернулся в Ленинград, был еще в форме, в шинели, такой молодой красивый офицер, пошел на Невский проспект и тотчас встретил Илюшу Авербаха. Илюша спросил меня: "Ты слышал о Бродском?" Я слышал, я расскажу потом, почему я слышал. "Да, он самый гениальный поэт. Вам нужно увидеться". Я сказал, я с удовольствием, и мы разошлись. Буквально, может быть, через день или через два, часов в пять или в шесть вечера, звонок в нашу коммунальную квартиру. Мы жили далеко от центра, на Выборгской стороне. Я жил один в пустых двух комнатах, мама умерла за полгода до этого. Я выхожу, стоит какой-то молодой парень, обросший щетиной, и говорит: "Вы Давид Петров?" — "Да, это я". Петров был мой псевдоним тогда, если я что-то уже и напечатал или ходило в списках, было подписано либо Петров либо Шраер-Петров. "А я Иосиф Бродский". — "Да, — говорю, — я слышал о вас, проходите". Он приехал на велосипеде. Метель начиналась, сумерки. Я был несколько потрясен, хотя знал, что ко мне будут приезжать, мы все дружили тогда и держались друг за друга. И Рейн, и Найман, и Бобышев. Прошли ко мне, у меня бутылка мадеры была, я затопил печку, потому что он приехал не в пальто, а в каком-то пиджаке, может быть даже в свитере, и я боялся, что он заболеет. Он был меня моложе лет на пять, так что я к нему испытывал чувства старшего брата. Он вошел, и меня поразила сразу же какая-то его одержимость. Это первое, что я могу сказать, — одержимость. Он шел, как к магниту. Я был центром стихов, моих стихов, и он тянулся ко мне.