Иосиф Бродский. Вечный скиталец

Читая Бродского, понимаешь, что у русской иррациональности есть еще какие-то шансы на спасение. Как и все русские поэты, он жил и умер идеалистом, хотя сам же и посмеивался над своим русским идеализмом. Еврей Бродский в быту, в веселой еврейской компании, чему и я бывал свидетель, чисто по-еврейски подсмеивался над русским поэтом Бродским. Как русский поэт он “привык смотреть на свое существование как на опыт, который ставится на нем Провидением. Это означает, что основная задача русской культуры… – оправдать свое существование. Желательно на метафизическом, иррациональном уровне. Это означает, что во всем, что с тобой происходит, ты усматриваешь длань Господню”… Тебя сажают в тюрьму, отсылают в ссылку, бросает любимая – все это по Бродскому – инструмент Провидения. Точно такой же инструмент Провидения – его стихи. “Когда я писал стихи, я хотел одного – изменить уровень сознания и мышления своих читателей…. Думаю, что хоть немного мне это удалось…”. Чисто литературоцентричная консервативная модель русского мира. Не будем забывать, когда сегодня в московском метро мы слышим стихи русских поэтов – это осуществление идеи Иосифа Бродского, и никого другого. Сначала он заставил в американских метрополитенах во всех вагонах наклеивать короткие стихи ведущих национальных поэтов. Как водится, наши начальники метро заимствовали у американцев этот опыт, может, не догадываясь, что идея-то чисто русская. И сам же называл свои стихи – стишками, сам же высмеивал поиски смысла поэзии. Высмеивал свою Провиденциальность. Высмеивал свою “нахальную декларацию идеализма”. Но, тут же добавлял, что “в каждой шутке большая доля правды”.

Как всегда, для того, чтобы понять сущность Иосифа Бродского, надо не лезть в его поздние американские посленобелевские беседы, когда он иногда вынужден был, как в разговоре с судьей Соловьевым, политкорректно облекать свои мысли в какие-то общечеловеческие сентенции. Скажу честно, я такого Бродского не люблю. Да и не Бродский это вовсе, так же, как не Бродский призывал признать в строительстве коммунизма его интеллектуальный труд. Из его откровенных бесед ценю беседы с Волковым, с Михником, с ними он высказывался так же искренне, как в своих стихах. “Живу и говорю”. Вот так однажды он и выразил свою суть своему другу Адаму Михнику в той же беседе, где определил место и положение Кундеры: “Сразу скажу, с кем ты имеешь дело. Чтобы у тебя не было иллюзий. Я состою из трех частей: античности, литературы абсурда и лесного мужика. Пойми, я не являюсь интеллигентом…” Римская античность, а затем и китайская древность – не забудем его изумительный цикл стихов “Письма династии Минь”, где поэт волшебным образом переплел собственную судьбу с мотивами древней китайской поэзии (впрочем, об этом цикле я позднее напишу отдельную статью: в конце жизни Бродский стал учить китайский язык). Литература абсурда – из его старой и любимой скандинавско-английской Европы. Третья – земная часть русского лесного мужика (ибо на Руси еврейских лесных мужиков не бывает, нет их и в Израиле). Иногда он перемешивает эти части, переходит от античности порой резко к мужицкому говору, и, наоборот, к примеру:

Ночь. Камера. Волчок
Хуярит мне прямо в зрачок.
Прихлебывает чай дежурный.
И сам себе кажусь я урной…
Болото всасывает склон.
И часовой на фоне неба
Вполне напоминает Феба.
Куда забрел ты, Аполлон!

Лесной мужик Бродский хуярит напролом и сталкивается здесь в одном пространстве тюремного коридора и стиха с античным Фебом-Аполлоном, и их общность вполне органична. Не эпатажна, не вызывающа, но вот интеллигентности здесь уж верно, делать нечего. Он ценит дворянскую культуру или же русскую народную культуру, ценит людей принципов и чести, к примеру, Виссариона Белинского, ценит независимых русских писателей всех мастей, от Лескова до Боратынского, но всю образованческую групповщину он глубоко презирает. Либеральную ли, прогрессивную, академическую, филологическую. И он, глубоко понимающий русскую, как низовую, так и верхнюю культуру, чувствуя себя своим в этой культуре, в глухой архангельской деревне или среди утонченных русских эстетов, имеет право говорить от имени русских: “Мы совершенно не могли состыковаться с цивилизованным миром. Речь идет о разнице в том, что у тебя стоит на полке, и что происходит за окном. У русских необычно сильное ощущение того, что одно с другим не имеет ничего общего… В России это впечатление гораздо сильнее, поскольку ты понимаешь, что ничего изменить не сможешь, и само ничто не изменится”…