Иосиф Бродский. Жить между двумя островами

В столице вдруг похолодало:
дул ветер с северных морей,
из Арктики, из-за Урала,
из заполярных лагерей.
Он прямо в горле грубо комкал
всю ложь и фальшь пустых речей,
он снегом беспощадно колким
хлестал по лицам москвичей.
Весь проволочный, злой, колючий,
как заключенный, как беглец,
всю хрупкость их благополучий
он обнаружил наконец.
Он был кошмаром полуночным,
сплошным клубком запретных тем.
Он теми был уполномочен,
кто без него остался б нем.

Уже находясь в Америке, спустя годы Иосиф Бродский признается: «В геологических экспедициях в ту пору подвизался такой поэт – Владимир Британишский… И кто-то мне показал его книжку, которая называлась “Поиски”… я подумал, что на эту же самую тему можно и получше написать».

По-видимому, будущие геологи, геодезисты, маркшейдеры, газовики и нефтяники подходили к литературному творчеству куда как серьезней (кстати, профессиональные советские литераторы к «горнякам» относились с симпатией, помогали с публикациями, чего нельзя было сказать о «филологах»-авангардистах, чьи выходки порой воспринимались не иначе как юношеский инфантилизм, да и просто хулиганство).

Следовательно, отношения между «кругом Красильникова» и «кругом Семенова» были не самыми теплыми.

Жесткая опека со стороны комитета комсомола ЛГУ (особенно после ареста Красильникова) и чрезмерная серьезность, убивающая живую поэзию питомцев Глеба Семенова, открывали список взаимных претензий «филологов» и «горняков».

Однако Владимир Британишский признавал, что «в университетском лито были разные люди, в том числе талантливые, интересные, достойные, в этом я убедился в декабре 1959-го на вечере университетских поэтов, там я познакомился с Лифшицем (будущим Лосевым – Прим. авт.) и услышал Сергея Кулле».

Меж тем насущной проблемой для всех участников этого параллельного официальному литературному процессу движения вне зависимости от их взглядов на творчество была проблема публикаций.

Конечно, читать свои стихи на «квартирниках» и литературных вечерах – это похвально и полезно для стихотворца, но увидеть свои сочинения напечатанными, взять в руки свою книгу или сборник с включенными в него своими стихами, это нечто совсем иное. Иное ощущение, иной статус, иное позиционирование себя в кругу друзей (и недругов) по цеху.

Владимир Львович Британишский так описывал данную ситуацию в то время: «Студенческое поэтическое движение, естественно, соприкасалось и переплеталось с первыми ростками “самиздата” – рукописными и ротаторными журналами, альманахами, сборниками и с оживлением студенческой стенной печати, существовавшей легально, но вышедшей за рамки и подвергшейся разгрому.

Связь того и другого, и третьего довольно четко прослеживает первый секретарь Ленинградского горкома КПСС И. В. Спиридонов в докладе на пленуме горкома КПСС. Текст доклада печатался в ленинградской газете “Смена” от 14 декабря 1956 года. За молодежь взялись и сразу очень крепко после Будапешта, но все, о чем говорится в докладе, все, на что власти вдруг обратили внимание, появилось раньше, это итог развития двух с половиной лет, 54 – 56-го, развития “по восходящей”. Но обратимся к тексту доклада.

«…Среди некоторой части вузовской молодежи стали проявляться нездоровые настроения. Эти настроения особенно заметны у некоторых студентов, участвующих в работе различного рода литературных объединений, кружков художественной самодеятельности, в выпуске газет, альманахов. Например, группа студентов II курса Института инженеров железнодорожного транспорта им. академика В. Н. Образцова выпустила рукописный журнал “Свежие голоса”. Журнал выступил против социалистического реализма, за так называемую “свободу творчества”».

В этом бурлении творческих страстей (поэты, как известно, люди эмоциональные) шел чрезвычайно важный процесс формирования нового подхода к литературному творчеству – не как к заказу, спущенному сверху, со всеми вытекающими отсюда последствиями (незыблемость редакторской правки, неизбежность вмешательства в процесс создания произведения «третьих» сил, законы цензуры и самоцензуры), а как к глубоко личному, глубинному акту, свободному высказыванию, которое никто не может запретить и тем более контролировать. Разумеется, на рубеже 50–60-х годов этот процесс находился еще в зачаточном состоянии, но уже сам факт того, что это стало возможным, говорил о многом.

20-летний Иосиф Бродский в силу объективных и уже хорошо известных нам причин не попадал ни в ту, ни в другую литературную группировку.