Иосиф Бродский. Жить между двумя островами

Детали, из которых складывается картина, которая решительным образом отличается от того, что было на самом деле, и тем более от того, что замышлялось. Именно по этой причине подобного рода описание будоражит воображение, вдохновляет и требует продолжения. Рождается текст, что в какой-то момент начинает генерировать сам себя (заниматься самовоспроизводством), и остается лишь поддерживать градус состояния, не терять интонацию. Как утверждает Андрей Битов, «такой текст можно написать только в особом состоянии. Это внезапность, спонтанность, абсолютная связанность всех слов, текст, который невозможно в другом состоянии ни начать, ни закончить».

Однако быть постоянно в подобного рода возбуждении невозможно, как невозможно до бесконечности извлекать из себя воспоминания, слова, звуки, вычерпывать интонации, в противном же случае окончательная утрата связи с реальностью может привести к сумасшествию, которое, разумеется, для себя зачастую приходится именовать симуляцией сумасшествия, имитацией безумия.

Из воспоминаний Саши Соколова: «Меня отправили в Кащенко, в полубуйное отделение. Это была величайшая жизненная школа. Это фантастика! Это самое интересное и свободное заведение вообще в стране было, это вертеп, это невероятный живой театр, театр сумасшедших, где сто человек не имеют права находиться днем в палатах, и они вынуждены метаться только в длинном коридоре, туда-сюда, и ты можешь только остановиться, стоять у стены и просто наблюдать за этими людьми, за их лицами, за их речами. Какие речи! А сколько людей, которые находились там десятилетиями… пациенты с вялотекущей шизофренией. У меня вообще-то крепкая нервная система. Мне повезло… как всегда… Внутри любого, я думаю, нормального сумасшедшего дома есть группа лиц. Это так называемая секретная полиция, которая помогает врачам и сестрам держать все это заведение в порядке, то есть, в случае каких-то эксцессов, они подключаются. Могут повязать человека, чтобы ему, скажем, сделали укол, и тогда он затихнет надолго. И ко мне подошел, как я понял потом, знаменитый сумасшедший Миша Таланов. Представился, протянул руку и сказал – “Ну что, косим? Ты будешь с нами”. И он помог мне отменить уколы. Он взял шефство надо мной».

Подобный опыт для Иосифа оказался много менее плодотворным и жизнеутверждающим, нежели для автора «Школы для дураков».

Хотя поэма «Горбунов и Горчаков» в полной мере передала тот самый «невероятный живой театр, театр сумасшедших», о котором говорит Соколов, когда каждый из персонажей, будучи зацикленным на себе, составляет некий совершенно немыслимый и апокалиптический хор.

«Огромный город в сумраке густом».

«Расчерченная школьная тетрадка».

«Стоит огромный сумасшедший дом».

«Как вакуум внутри миропорядка».

«Фасад скрывает выстуженный двор,

заваленный сугробами, дровами».

«Не есть ли это тоже разговор,

коль все это описано словами?»

«Здесь – люди, и сошедшие с ума

от ужасов – утробных и загробных».

«А сами люди? Именно сама

возможность называть себе подобных

людьми?» «Но выражение их глаз?

Конечности их? Головы и плечи?»

«Вещь, имя получившая, тотчас

становится немедля частью речи».

«И части тела?» «Именно они».

«А место это?» «Названо же домом».

«А дни?» «Поименованы же дни».

«О, все это становится Содомом…

Части тела и части речи переплетаются в сознании поэта, и уже невозможно прервать эту череду видений, отделить одно от другого, например, сердечную боль от сердечной услады.

Инфарктика

13 декабря 1976 года в возрасте 36 лет Иосиф Александрович Бродский перенес обширный инфаркт миокарда и до конца года находился в кардиологическом отделении Пресвитерианского госпиталя Нью-Йорка, откуда был выписан с четкими рекомендациями и огромным списком таблеток для ежедневного приема.

Однако ни рекомендации, ни таблетки не помогли, что и понятно при том образе жизни, который вел пациент, и 5-го декабря 1978 года в том же Пресвитерианском госпитале Бродскому было произведено аортокоронарное шунтирование. Однако ровно через год Иосиф вновь оказался в госпитале в связи с недостаточностью кровообращения. После 12-дневного курса лечения он был выписан с еще более обширным списком препаратов, необходимых к употреблению, а также категорическим требованием – бросить курить. На последнее Бродский согласиться не мог в принципе.