Иосиф и его братья. Том 2

– Этот малый был, видимо, охотник до приключений. Впрочем, какое мне до него дело. Но малыш-то, младший ваш брат, он ведь не вашей руки, – то есть я хотел сказать: не отбился у вас от рук, а у вас в руках?

– Он дома, господин, он всегда дома, у отца под рукой.

– Из чего я должен заключить, что этот ваш старый отец еще жив и живется ему хорошо?

– Ты об этом, не прогневайся, Адон, уже спрашивал, и мы ответили тебе утвердительно.

– Вовсе нет! Возможно, что я уже допрашивал вас насчет того, жив ли еще ваш отец, но хорошо ли ему живется, я спрашиваю вас в первый раз.

– При благополучных обстоятельствах, – отвечал Иуда, – твоему рабу, нашему отцу, живется хорошо. Но уже несколько лет, как то известно моему господину, обстоятельства в мире гнетущие. После того как небо отказало нам в своей благодатной влаге единожды и дважды, дороговизна в нашей стране, как и в других странах, все растет и растет. Говорить о дороговизне – это значит даже преуменьшать размеры бедствия, ибо ни за какие деньги не добудешь зерна ни на посев, ни на прокорм. Наш отец богат, он живет на широкую ногу…

– Насколько богат и насколько широко он живет? Есть ли у него, к примеру, наследственная усыпальница?

– Ты это сказал, господин. Махпе́лах, двойная пещера. Там покоятся наши праотцы.

– Живет ли он, к примеру, настолько широко, чтобы иметь старшего раба, домоправителя, подобно тому как у меня есть домоправитель, который вдобавок и врач?

– Именно так, светлейший. У него был мудрый и многоопытный управляющий, по имени Елиезер. Его скрывает Шеол; он склонил голову и умер. Но он оставил двух сыновей: Дамасека и Елиноса, и старший, Дамасек, занял место умершего; его называют теперь Елиезер.

– Что ты говоришь, – ответил Иосиф. – Что ты говоришь…

И на мгновение взгляд его, пройдя поверх их голов, расплылся в пустоте, в просторе палаты.

– Почему ты, львиная голова, прервал свою попытку вас оправдать? – спросил он затем. – Ты не знаешь, что говорить дальше?

Иуда снисходительно усмехнулся. Он не сказал попросту, что вовсе не сам он то и дело прерывает себя.

– Твой слуга собирался и собирается, – отвечал он, – рассказать тебе о нашем житье-бытье и о нашей поездке правдиво и связно, чтобы ты убедился, что дело наше правое. Дом наш многолюден – людей, правда, в нем еще не столько, сколько песку морского, но все-таки очень много. Нас около семидесяти человек, ибо все мы главы под главенством отца, все мы женаты, и у всех нас есть…

– Женаты все десять?

– Женаты все одиннадцать, господин, и у всех есть…

– Неужели и ваш младший женатый глава?

– Именно так, как ты сказал, господин. От двух жен у него восемь детей.

– Быть этого не может! – воскликнул Иосиф, не дожидаясь перевода, и, хлопнув по львиному подлокотнику, разразился смехом.

Стоявшие позади него чиновники-египтяне тоже засмеялись из подобострастия. Братья боязливо улыбнулись. Маи-Сахме, его управляющий, тихонько толкнул его в спину.

– Вы утвердительно кивнули головами, – сказал Иосиф, вытирая глаза, – и я понял, что ваш младший тоже женат и тоже отец. Это замечательно. Потому-то я и смеюсь, что это замечательно – замечательно смешно. Ведь младшего обычно представляешь себе малышом, карапузом, а не женатым человеком, отцом семейства. Из этого представленья и исходил я, когда смеялся, да и смех мой, как видите, был недолгим. Дело это слишком серьезно и подозрительно, чтобы смеяться. И то, что ты, львиная голова, снова запнулся в своей оправдательной речи, – это кажется мне тревожным знаком.

– С твоего разрешения, – ответил Иуда, – я продолжу ее без запинки и связно. Итак, дороговизна, которую вернее было бы назвать страшным голодом, ибо дорожать нечему, – эта беда подавила страну, начался падеж стад, и в уши нам ударил плач наших детей о хлебе, а это, господин, для ушей человеческих самые горькие и самые нестерпимые звуки, если, пожалуй, не считать сетований священной старости на то, что и она лишена насущного, привычного и подобающего; ибо мы слышали, как наш отец говорил, что еще немного, и лампада его погаснет, и ему придется спать в темноте.