Иосиф Сталин – беспощадный созидатель

Чтобы сохранить свою власть, Сталин обрек свою страну на еще большую изоляцию, чем в 30-е годы. С 1946 года развернулась активная борьба с «безродными космополитами» и «низкопоклонством перед Западом», а культура была поставлена под еще более жесткий, чем прежде, идеологический контроль. Количество фильмов, выпускавшихся всеми киностудиями страны, было сведено к минимуму – 10–12 картин в год, и все их смотрел и давал санкцию на выпуск в прокат лично Сталин. В этих фильмах, вроде «Кубанских казаков», не допускалось ни малейшей критики советской действительности, а проходила постоянная «борьба хорошего с отличным». Запад изображался загнивающим и озабоченным тем, чтобы выведать разного рода советские секреты и заслать в СССР своих шпионов, которым помогали всякого рода «космополиты» и «антипатриоты». И это как раз в то время, когда советские шпионы усиленно крали американские и британские ядерные и иные военно-промышленные секреты. В литературе постановление 1946 года о журналах «Звезда» и «Ленинград» осудило редакции ленинградских журналов за публикацию произведений, «культивирующих несвойственный советским людям дух низкопоклонства перед современной буржуазной культурой Запада». В том же постановлении были осуждены произведения «чистого искусства», непосредственно не связанные с общественно-политическими целями и задачами – в лице творчества Анны Ахматовой. Ее стихи, утверждалось в постановлении, «пропитанные духом пессимизма и упадничества, выражающие вкусы старой салонной поэзии, застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства, – «искусства для искусства», не желающей идти в ногу со своим народом, наносят вред делу воспитания нашей молодежи и не могут быть терпимы в советской литературе».

Особенно же сильно досталось в печально памятном постановлении 1946 года последнему еще сохранявшемуся в советской литературе сатирику – Михаилу Зощенко. Там утверждалось, что произведения Зощенко «чужды советской литературе», а сам он «изображает советские порядки и советских людей в уродливо-карикатурной форме, клеветнически представляет советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. Злостно-хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами. Предоставление страниц «Звезды» таким пошлякам и подонкам литературы, как Зощенко… недопустимо…»

Отныне как в советской литературе, так и в культуре в целом разрешен был только сугубо оптимистический взгляд как на настоящее и будущее, так и на прошлое нашей Родины, а вчерашних союзников в войне требовалось изображать в самых черных красках, противопоставляя простых рабочих американских, британских или французских парней «милитаристам» и «воротилам крупного бизнеса». При этом упор делался на язвы капитализма – безработицу, инфляцию, неуверенность в завтрашнем дне. У неискушенного советского обывателя, не бывавшего в Европе, а тем более в Америке, должно было возникнуть чувство, будто на Западе живется простому человеку куда тяжелее, чем в Советской стране. Сусальные картинки, вроде «Кубанских казаков», должны были в некотором роде компенсировать советским людям тяготы послевоенного быта, воспоминания о новом голоде 1946–1947 годов, о том, что вопреки ожиданиям, после войны легче жить не стало. Как вспоминал Константин Симонов, «что контраст между уровнем жизни в Европе и у нас, контраст, с которым столкнулись миллионы воевавших людей, был нравственным и психологическим ударом, который не так легко было перенести нашим людям, несмотря на то, что они были победителями в этой войне, – я чувствовал, понимал… Как я помню, и в конце войны, и сразу после нее, и в сорок шестом году довольно широким кругам интеллигенции… казалось, что должно произойти нечто, двигающее нас в сторону либерализации… послабления, большей простоты и легкости общения с интеллигенцией хотя бы тех стран, с которыми мы вместе воевали против общего противника. Кому-то казалось, что общение с иностранными корреспондентами, довольно широкое во время войны, будет непредосудительным и после войны, что будет много взаимных поездок, что будет много американских картин – и не тех трофейных, что привезены из Германии, а и новых, – в общем, существовала атмосфера некой идеологической радужности, в чем-то очень не совпадающая с тем тяжким материальным положением, в котором оказалась страна, особенно в сорок шестом году, после неурожая. Было и некое легкомыслие, и стремление подчеркнуть пиетет к тому, что ранее было недооценено с официальной точки зрения».