Иосиф Сталин. Гибель богов

– Передадите ей! Расскажите Кобе, что я готовлюсь душевно к уходу из земной юдоли. Но нет во мне по отношению к нему, и к партии, и ко всему нашему великому делу ничего, кроме безграничной любви. И я его мысленно обнимаю… – И добавил вдруг с ненавистью: – Скажите, что он потерял во мне одного из способнейших своих помощников, воистину ему преданного.

Он так и не понял: Кобе не нужны были способнейшие. Ему нужны были исполнительнейшие.

На следующий вечер меня, как всегда, вызвали к Свердлову. Я написал очередной отчет. Он прочел, сказал:

– Все, что вы пишете, Бухарин излагает почти дословно в письмах к товарищу Сталину. Может, он попросту тренируется на вас перед тем, как писать?

– Он не просто пишет. Он плачет от любви к товарищу Сталину.

– По-моему, вы вслед за мной полюбили Николая Ивановича, – и Свердлов засмеялся.

Расстрел

Когда я вернулся в камеру, Бухарина не было – его увели на допрос.

Я поспешил заснуть, пока он не налетел с очередным монологом. Но кто-то толкнул меня. Я открыл глаза…

У койки стоял выводной:

– Одевайтесь!

Потом все было как во сне. Меня вывели во двор. Там стоял тот же «черный воронок». Выехали через задние ворота на Малую Лубянку… И уже вскоре машина резко затормозила. Я понял: мы подъехали к Военной коллегии Верховного суда, она размещалась совсем рядом, на улице 25 Октября (бывшей Никольской, как ее по-прежнему называли старые москвичи).

Это значило: привезли на приговор. Как правило, здесь давали «вышку». Машина развернулась и поехала задом. Когда меня вывели, я увидел, что она въехала в подворотню и всю ее закрыла кузовом. Так берегли привезенных от посторонних глаз…

Вся процедура заняла минут десять. Поднялись на второй этаж, вошли в небольшую залу. Здесь за столом сидел хорошо знакомый мне старый партиец, армвоенюрист товарищ Ульрих, рядом с ним – двое незнакомых. Я поздоровался с Ульрихом, он вежливо ответил. После чего поднялся и устало прочитал постановление: «К расстрелу». И вежливо попрощался.

Конвойный свел меня по лестнице в подвал. Это было небольшое помещение. В углу на полу лежали несколько человек, точнее, несколько расстрелянных. Видно, убирать не спешили. Труп с торчащей вверх седой бородкой, лежавший ко мне ближе, очень напоминал моего хорошего знакомца Пятницкого из Коминтерна…

У всех с одной ноги была снята обувь, к ноге привязана бирка. Только теперь я понял, что у конвойного в руке – та же бирка… Для меня. На ней был, вероятно, написан мой номер. Конвойный велел встать лицом к стене. Наступила последняя минута моей жизни…

Я пытался вспомнить, увидеть что-то отрадное… лицо дочери… Но не смог! Не смог!

Видел только ноги с бирками… И в этот последний миг моей жизни меня тихонечко тронули за плечо.

Я обернулся… и решил, что сошел с ума. В свете тусклой лампочки передо мной стоял… Ежов!

Он улыбался.

– Произошла ошибка, которую нам удалось исправить благодаря неусыпному вниманию товарища Сталина к нашей работе…

Ежов торжественно прочел вслух постановление о прекращении моего дела и горячо пожал мне руку.

Он сам отвез меня домой. По дороге рассказал со смехом:

– Не слышали, что Ягода выкинул? Сошел с ума! Ходит по камере, причитает: «Бог все-таки есть. Бог есть» – и бьется головой о стену.

Дома

Меня привезли домой. Жена бросилась мне на шею. Ее руки и руки дочери обнимали меня. Мои щеки вмиг стали мокрыми – они обе плакали. Я, к сожалению, так и не научился плакать.

Мы вместе выпили чаю, уложили спать Сулико…

Всю ночь жена рассказывала мне свою историю, испуганно глядя на мой шамкающий рот с выбитыми зубами. Хотя со мной, что называется, всего лишь пошутили, после этих шуток я вышел седым, беззубым, похожим на тень. Я похудел на пятнадцать килограммов.

Как я и ожидал, тотчас после моего ареста забрали бедную жену. Ее отправили в Саратовскую пересылку, Сулико отвезли в детский дом. Жена рассказала мне про быт своей тюрьмы. Заключенные не помещались на нарах и лежали даже под нарами. Ее и еще нескольких женщин держали в коридоре… Находиться в коридоре считалось большой привилегией, ибо там окна не оборудованы намордниками и можно смотреть на улицу. Но лежать на полу было смертельно холодно. Первое время они спали вповалку, согревая друг друга, потом запретили и это. В пересылке были жены вчерашних владык – Белы Куна, Ягоды. (Последняя – двоюродная сестра моего следователя Свердлова. Там же была ее мать – родная сестра товарища Свердлова, памятники которому стояли по всей стране. Потом их увели, говорили, что расстреляли…) Старуха Свердлова получала письма от внука, которого отдали в детский дом, и читала их вслух. Жена запомнила одинаковое начало всех писем: «Дорогая бабушка, милая бабушка, опять я не умер и вот пишу к тебе…» Жена слушала эти строчки и с ужасом представляла, что переживает наша дочь, которую отдали в такой же детский дом…

Но ужас продолжался недолго. Уже вскоре ее отвезли обратно в Москву. Экскурсия в ад счастливо закончилась. Сказали, что произошла ошибка. В квартире ее ждала наша Сулико, успевшая переболеть в детском доме всеми детскими болезнями.