Иосиф Сталин. Начало

— Открыть им двери! Пущай заседают!

Они пошли к выходу. Выдержали, шли неторопливо. Вот так, в зависимости от силы крика, жалкое стадо, наш знаменитый «глас народа — глас Божий» принимал свои решения. Это и есть Революция! Сколько раз я еще увижу подобное в этом треклятом веке.

Впрочем, все эти размышления нынешние. Размышления старика. Тогда яростный, сильный, я только прохрипел:

— Выпустили манифест из рук, проклятые глупцы!..

Шли обратно вместе с Молотовым. Я молчал. Заговорил он сам:

— С нашими голосами на такие митинги не ходят. С такими голосами можно не то что голос — голову потерять.

А ведь он был прав. Мне бы понять уже тогда простую истину: если голос у тебя тихий, лучше молчи!

Конец царской армии

Я уж не помню точно, но, кажется, это было сразу после отречения царя. Я пришел в Совет, чтобы до конца обговорить торжественный церемониал встречи наших туруханских большевиков. Однако даже начать не успел — вбежал какой-то солдатик:

— Царь в Думу приехал сдаваться, вот те крест! На ступенях стоит! Пошли смотреть, ребята!

Все мигом побежали на крыльцо, я — за ними.

Перед дворцом гремела музыка и разворачивалось очередное представление. Под звуки оркестра в безукоризненном строю молодец к молодцу выстроился знаменитый царский Морской экипаж. Тот, кого солдатик принял за царя, — высокий, в мундире с аксельбантами, в золотых погонах великий князь Кирилл Владимирович. С потерянным лицом он взбежал по ступеням. Наверху важно стоял толстый Родзянко. Великий князь, вытянувшись перед Толстяком, о чем-то рапортовал. Солдатики вокруг кричали «Ура!».

Но сзади я услышал:

— И чего кричат! Ежели у нас Революция, нужно этого Романова к стенке. Ежели ее нет, к чему весь сыр-бор?

Я обернулся. Стоит серая шинелька, рука на грязноватой перевязи, глаза — хмельные, беспощадные. Я еще раз понял: у нас пока не пожар, у нас пока дымок. Настоящий пожар впереди… Прав Бакунин: мужик наш любит огонь! У нас еще не настоящая Революция, а только ее обманное, благостное начало…

В тот день я так и не успел поговорить о прибывавших туруханцах.

Когда вернулся в комнату Совета, внутрь уже было не протолкнуться. Вся комната забита солдатиками. За столом — вальяжный меньшевик Соколов, вчерашний успешный присяжный поверенный, любимец дам. В революцию пришел за властью… Настоящей власти он так и не обретет, зато во времена Кобы получит пулю… Но в начале Революции было его время — время говорунов! Сей златоуст являлся тогда влиятельным человеком в Совете.

Сейчас он важно восседал за столом. Стол облепили серые шинели. А он приятнейшим баритоном читал вслух изумивший (точнее, восхитивший) всех текст:

— В армии отныне избираются ротные, батальонные комитеты, каковых выбирают сами солдаты. Они и есть теперь власть в воинских частях.

Рев восторга:

— Ишь как загнул!.. Дальше читай!

— Дума имеет право издавать приказы по армии, только если они не противоречат постановлениям Совета рабочих и солдатских депутатов.

Счастливый вопль солдат. Голоса:

— И чтобы солдатам более не тыкали… На «вы» нас пусть называют… И чтоб оружие у офицерья забрать!

— Добавим, — кивнул Соколов и продекламировал: — «Все оружие изымается у командного состава и передается в распоряжение ротных и батальонных комитетов».

Общий рев:

— Любо! Режь дальше!

Серые шинели окончательно закрыли Соколова. Уже не он читает, а они диктуют ему… Принял участие и я. И как-то неожиданно оказавшийся здесь же Молотов. Он тоже подавал реплики из-за солдатских спин. Тихим, тонким, заикающимся голосом, а толпа враз подхватывала хриплыми глотками:

— Отменяется отдача чести вне строя и титулование командного состава «благородиями» и «превосходительствами»…

Восторженный рев. Чей-то выкрик:

— Мы теперь сами баре!

Хохот:

— Правильно! Голосуем!

Лес серых рукавов…

Это и был текст приказа Совета под номером один, после которого царская армия перестала существовать.

Бриллианты балерины

Во дворце Кшесинской события развивались! Мы уже тогда решили создавать нашу Красную гвардию из рабочих и верных солдат. Требовалось закупать и перекупать оружие, которое теперь было у солдатских комитетов. Нужны были деньги.

Я понимал: балерина не могла унести все в маленьком ридикюле. Драгоценности лежат где-то во дворце. Я обыскал все, но ничего не нашел!..

Обычно я ночевал с подругой-служанкой на огромном ложе балерины. Ей очень хотелось побыть госпожою. Она надевала ночью пеньюар Кшесинской. Мысль, что на этой кровати забавлялись Романовы и сам царь, очень возбуждала ее, а меня здорово злила. Когда же она попросила меня примерить мундир отца ребенка балерины великого князя Владимира, я ее возненавидел… Но терпел. Потому что чувствовал: сучка знает, где камешки. Она отрицала. Однако во всех комнатах я поставил круглосуточную охрану, чтобы она не вынесла ничего. Наконец она поняла: без моего ведома их не получит.

И вот однажды ночью она зажгла свечу и уселась на огромной кровати.

— Зря ищешь, без меня не найдете. Дашь треть — покажу, где она спрятала.