Иосиф Сталин. Отец народов и его дети

И все же поверим, что решение не возвращаться в СССР пришло неожиданно и спонтанно, уже в Индии, что виной тому стало неуклюжее поведение сотрудников советского посольства, слишком плотно ее опекавших, не желавших продлевать ей визу. Но ведь продлевали же…

Так или иначе, однажды вечером, после того, как она пробыла в Индии почти три месяца, после того, как она развеяв прах Сингха над Гангом, как он того желал и пробыв на его родине, в его деревне, у его родственников более двух месяцев, возвратилась в Дели, чтобы оттуда вернуться в Москву, она собрала маленький чемоданчик и, вызвав такси, отправилась в американское посольство. Думала ли она в тот момент об оставляемых навсегда детях? Она уверяет, что думала, однако отвращение к советской действительности, к советской жизни с ее часто глупыми и нелепыми ограничениями было сильнее. Да и когда дети были для Светланы важнее, чем ее желания, когда их, детей, существование накладывало на нее хоть какие-то ограничения?

Она оправдывала себя: «Если я не вернусь в СССР, жизнь моих детей не изменится: она слишком хорошо налажена, они дружны втроем (Ося к тому времени был уже женат, – прим. авт.), они будут продолжать работать. У них кругом любящие друзья, их отцы сделают все возможное, чтобы помочь им. Осин отец – известный в Москве специалист по международному праву и внешней политике. С тех пор как мы расстались, он всегда мечтал принимать участие в жизни сына: у него нет других детей. Катин отец – ректор одного из крупнейших в СССР университетов, доктор биохимии. Катя дружна с ним, хотя он живет в Ростове, где у него другая семья и маленький сын. Но это не мешает их общему интересу к точным наукам. Несомненно, он поможет ей в дальнейшем образовании. Детям даже полезно, наконец, расправить собственные крылышки. Моему сердцу будет не хватать их, но им я не так уж необходима».

Светлана, как всегда, когда речь шла о чувствах других людей, которых она так и не научилась понимать, ошиблась. Для детей ее невозвращение стало тяжким ударом, ожесточивших их, особенно Катю, которая стала с ней переписываться, только когда постарела сама. Они восприняли поступок матери как предательство не только по отношению к стране, к Родине, но и к ним. И дело отнюдь не в советской пропаганде, которую она обвиняла, думая, что именно пропаганда виновата в том, что дети ее не поняли, – нет, дело было только в том, что она их оставила, бросила, не подготовив их к своему шагу, не объяснившись с ними. И они в очередной раз увидели, что ее собственная жизнь, стремление к какой-то эфемерной свободе, к собственному успеху для нее дороже, чем они и их жизнь.

Еще в Индии, в Калаканкаре, на родине Сингха она получила письмо от Оси:

«Мамочка, милая, здравствуй! Получил твое письмо и телеграмму. Очень удивлен тем, что ты не получила ту телеграмму, которую я послал тебе. Я думаю, что она где-нибудь потерялась… У нас все прекрасно. Обеденную книжку мы получили по твоей доверенности, а в остальном все не так уж плохо, за исключением того, что Катя очень по тебе тоскует. Я тоже очень скучаю по тебе и очень хочу тебя видеть… В общем, все очень хорошо, за тем исключением, что мы очень скучаем по тебе. Очень нам без тебя плохо. Приезжай, пожалуйста!»

Она не приехала. Ни Катина тоска, ни деликатные уговоры сына, словно уже почувствовавшего, что что-то не так, ее уже не могли остановить.

Она мечтала быть писательницей, ее книга «Двадцать писем к другу» была уже с помощью Сингха передана в Индию. Но кому в Индии, дружественно настроенной к Советскому Союзу и не желающей с ним ссориться, с ее достаточно аполитичной интеллигенцией, были нужны недобрые воспоминания дочери Сталина? Другое дело – Запад. И Светлана это прекрасно понимала. Еще из Дели ей помогли переправить книгу в США, где ее прочитал бывший посол США в СССР Джордж Кеннан. Книга ему понравилась. Это известие ее окрылило и еще более укрепило в ее решении. Стать знаменитостью, выйти из тени своего великого, но такого непростого, такого чуждого ей душевно и духовно отца – эта мечта ее согревала и манила.

«Кроме любви к детям и привязанности к друзьям, меня не звало назад ничего. Вся моя жизнь была лишь отмиранием корней, – непрочных, нереальных. Я не была привязана ни к родичам по крови, ни к Москве, где родилась и прожила всю жизнь, ни ко всему тому, что меня окружало там с детства».

«Ты своего отца не суди, – сказал ей когда-то мудрый священник в Москве, – …тебе – нельзя, ты – дочь».

Но она судила. Она развенчивала и осуждала. Иначе нельзя было здесь, на Западе, где именно этого от нее и ждали, именно поэтому купили ее, в общем-то, совершенно непримечательную в творческом отношении маленькую книжонку воспоминаний за полтора миллиона долларов, обеспечив надолго безбедное существование.