Иосиф Сталин. Последняя загадка

Наступило молчание. Потом другой знакомый голос спросил:

– Это ты, Фудзи?

– Это я… – Голос мой дрожал. И после мучительной паузы, стоившей мне по меньшей мере года жизни… потому что я не знал, как его назвать… ох, как я боялся ошибиться… промямлил: – Это я… Иосиф Виссарионович… Здравствуйте.

– Здравствуй, – мягко продолжил он. – Ты случайно не свободен сейчас?

– Свободен… конечно, свободен.

– Я рад, что ты свободен. Тогда приезжай ко мне.

– Как, Иосиф Виссарионович? – растерялся я.

– Неумный вопрос, Фудзи, – ласково засмеялся он. – Товарищ Сталин сказал бы, «глупый вопрос».

В трубке раздались гудки. Тотчас раскрылась дверь, и в кабинет вошел вежливый молодой человек в форме майора НКВД.

Меня привезли в Кремль. Здесь мало что изменилось. Все тот же «уголок», где находился его кабинет.

В этом кабинете он обосновался, кажется, незадолго до смерти Нади. Он располагался в бывшем Сенатском дворце (корпусе номер один – как он у нас именовался). Углом Сенатский дворец выходил на Никольские ворота Кремля. Кабинет в просторечии, и опять же для секретности, получил название «Уголок».

Как обычно, я вошел в подъезд номер два (главный парадный подъезд здания) и предъявил пропуск дежурному. Около дежурного я увидел Власика, начальника охраны Кобы. Это означало, что Коба в кабинете. Власик меня узнал, усмехнулся:

– Давно не виделись, здравствуйте!

– Свиделись, тем не менее… здравствуйте.

Я медленно поднялся по мраморной лестнице на второй этаж. Сейчас я все воспринимал глазами постороннего. Я будто впервые видел: высокие двери кабинета, огромная приемная, показавшаяся мне после лагеря и редакционных каморок похожей на бальный зал… Все те же три стола красного дерева, поразившие меня сейчас красотой и размерами. За одним сидел полковник НКВД. Взглянул на меня, и я… тотчас вытянулся, руки по швам! Ничего не мог с собой поделать… За двумя другими столами – блестящая лысина Поскребышева, все того же главы Секретариата, и шевелюра его безликого помощника.

Полковник записал в журнале регистрации, когда я вошел (потом запишет, когда выйду из святилища). Все, как прежде, будто не было этих пяти лет. И все по-новому.

Ровным голосом, в котором мне всегда чудилась скрытая насмешка, Поскребышев сказал:

– Здравствуйте, товарищ Фудзи. Вы можете пройти в кабинет, Иосиф Виссарионович вас ждет.

Вошел… Тот же сводчатый потолок. В углу – те же большие стоячие часы в футляре из черного дерева. Та же тумбочка у окна с посмертной маской Ленина под стеклом. Та же ковровая дорожка, ведущая к столу. Та же картина на стене: Ленин на трибуне – выступает. Те же диван и стеклянный книжный шкаф. Та же, как всегда раскрытая, дверь из кабинета в комнату отдыха, со знакомым огромным глобусом посредине и картами на стенах.

Но Коба! Новый Коба встретил меня в форме генералиссимуса, с вечной трубкой в негнущейся руке. Победитель Коба! Величественный генералиссимус Коба. И я, жалкий старик…

Мы стояли и смотрели друг на друга.

Я поздоровался. Коба указал мне на большой стол для заседаний. Знакомый стол с зеленым сукном, образующий с его столом букву «Т».

Все так же молча он сел за свой стол с аккуратно разложенными бумагами и склонился над какой-то толстой рукописью… Я увидел, как он полысел. Голая макушка товарища Сталина вместо густых волос Кобы. Разглядел я и то, как он стал сутулиться, как мешковато сидели золотые погоны на его опущенных плечах… Время! Представляю, насколько нехорош показался ему я – маленький, жалкий старикашка в дешевом костюме. Как всегда, читая мысли, он тотчас поднял голову, посмотрел на меня задумчиво и сказал печально:

– А ты совсем седой и поплешивел, Фудзи!

Я облился потом и прошептал:

– Годы, Иосиф Виссарионович.

Вдруг он яростно закричал:

– С каких это пор ты стал со мною на «вы»?! Мы разве поссорились? За что обижаешь? Почему забыл мое партийное имя? Может, ты прогнал из партии товарища Сталина?

От ужаса я потерял дар речи. Я знал: одно неверное слово – и я снова буду там! Снова бедствия для моей несчастной семьи! Я поднял глаза и наткнулся на его бешеный взгляд. Сколько раз я видел его: это был он, мой старый друг Коба. И я с любовью, печальной, непритворной любовью, посмотрел на него. Он это почувствовал. Глаза стали ласковыми. Я понял: первое испытание выдержал.

– Никогда не говори мне «вы», никогда! Слышишь, Фудзи! Сколько нас осталось – друзей-соплеменников?

Действительно, нас совсем не осталось. Нас, любивших друг друга, готовых умереть друг за друга удалых грузинских парней! Одних он посадил, других расстрелял, третьих заставил покончить с собой…

Он смотрел внимательно, глаза в глаза. Я с отличием окончил его университеты. В моих глазах он прочел только любовь. Любовь к Вождю, Учителю и старому Другу. Уверен, я выдержал и второе испытание.

И тогда он трубкой указал на рукопись.

– Это «Витязь в тигровой шкуре», русский перевод…

Он помнил мою любовь к этой поэме: когда-то тысячу лет назад в туруханской ссылке я читал ему ее наизусть, а он, зевая, слушал.