Иногда укоренившиеся образы переплетаются друг с другом; бывает и такое – безуспешно соперничают («сложная натура»). Поэтому в нужную минуту так легко каждый из нас интуитивно воспроизводит отдельные душевные черты своего идеализированного отца или обремененной житейскими заботами матери, поскольку получает их как дар по наследству. Или в результате сложной душевной работы усваивает отдельные черты любимого с юности литературного героя – «Овода», а может быть, холодноватых – Печорина, Андрея Болконского или иного героя «нашего» и не нашего времени. Для кого-то это может быть народный мститель дворянин Дубровский или абрек Коба, авантюрист Великий Моурави, а если представится случай – беспощадный Тамерлан или юродствовавший во власти Иван Грозный и даже пророк. Может быть, в определенные минуты кому-то были ближе элементы душевной оболочки дворового товарища или школьной подруги. Или же – невыразительно мычащего бескорыстно доброго дяди Вани – соседа по лестничной площадке или одноименного чеховского героя. У каждого душа – это свой, исключительно неповторимый сплав наследуемых и приобретенных образов, у каждого своя неповторимая психогалерея.
Как в тысячах зеркал, мы отражаемся во внутреннем взоре окружающих, которые интуитивно «считывают» часть нашей сущности, но и мы, в свою очередь, интегрируем в себя массу реальных, исторических и вымышленных образов. Чаще – непроизвольно, на уровне глубокого подсознания. Только в детском и юношеском возрасте мы подражаем или копируем кого-то более откровенно и сознательно. Мы ведь еще только учимся Быть. Душа (психика), даже в значительно большей степени, чем тело и интеллект, научаема и воспитуема через синтез образов. Такой синтез возможен, только если он протекает в поле сильнейших эмоций и переживаний. Период этот обычно связан с полосой влюбленностей, особенно сильных душевных переживаний и поисков, романтических срывов, непредсказуемых «безумных» поступков. Но именно так человек становится «душевным», а в особых случаях и – «духовным» в широком, а не конфессиональном смысле этого слова. И так же как интеллект, душа может обладать выдающимися или недостаточными для подобного синтеза врожденными способностями, но все ее способности могут быть направлены как во благо, так и во зло. Принцип свободы воли распространяется не только на физический и интеллектуальный миры, но и на духовный мир человека.
У молодого Сталина была эмоционально богатая, хотя, возможно, и не очень сложная душевная жизнь. Но по мере восхождения на пик единоличный власти, у него все меньше и меньше оставалось пространства для естественной душевной жизни, все чаще он прибегал к лицемерию, то есть к бездушной, хотя, может быть, и яркой игре в том или ином обличье.
Есть категория людей, для которых упрощенная, юношеская, романтическая форма переноса на себя части чужой сущности остается и в зрелые годы важнейшим элементом повседневной жизни. У них отсутствует совсем или недоразвит личностный душевный «тигель», в котором все приходящие извне образы рано или поздно переплавляются без заметного остатка в собственную индивидуальность, в самость, в гештальт. Поселившиеся в их душах образы, личины, маски продолжают жить самостоятельной жизнью, попеременно вызываемые на подиум сознания внешними причинами и мотивами. И на тот момент, пока эта внешняя причина сохраняется, сущность литературного «Кобы» или исторического «Ленина», или «Троцкого», или нафантазированного деда «Ивановича» будет сущностью Сталина. Они будут развиваться в нем, не сливаемые с ним воедино.