Иосиф Трумпельдор. Гехолуц. Новый путь: Биография. Воспоминания. Статьи

И я поехал в Петербург. Квартиру выбрал Трумпельдор на Петербургской стороне, в Татарском переулке, в мансарде. Комнатушка была величиною три шага на три. Он мне сообщил, что комната стоит 9 рублей в месяц, с кипятком утром и вечером.

— Это большая экономия, — сказал он, — ведь чай мы пьем без сахару, так что нам придется тратить на чай всего каких-нибудь 20 копеек в месяц. Обедать будем тут же неподалеку: на Тучковом мосту имеется плавучая столовая Общества Народной Трезвости,⁶⁷ — баржа, где можно получить щи с кашей и с куском хлеба за 5-6 копеек. Я высчитал, — продолжал он, — что у нас на двоих должно уйти рублей 17, сюда уже входит квартира, прачка и рубля три на непредвиденные расходы, а 10 рублей остается на учителей и прочее, благо, я имел случай достать все необходимые учебники. Так мы и будем помаленьку жить и заниматься.

И работа началась. День начинался рано и кончался очень поздно. Трумпельдор — общественник, любивший природу, жизнь, людей, театр, пользовавшийся всегда огромным успехом среди женщин, превратился в настоящего отшельника. День и ночь он работал, никуда не ходил, никого не принимал, весь ушел в занятия. И нужно ему отдать справедливость, — он много успевал, обнаружив выдающиеся способности, усидчивость и огромное терпение. Так проходило время. В Татарском переулке мы занимались, а на барже столовались. Баржа была единственным местом, куда мы уходили на полчаса в день, а затем опять шли занятия. Приближался уже ноябрь, на улицах Петербурга стояли большие морозы, а Трумпельдор вынужден был довольствоваться одной кавказской буркой, которая служила ему для двух целей: днем вместо пальто, а ночью — одеялом.

Тихо, спокойно, беззаботно жили мы в тихом углу Петербурга, близ Невы, через которую нам приходилось переходить ежедневно, чтобы попасть в наш плавучий "ресторан". Кормили нас ежедневно щами и кашей, но это нас не трогало, у нас были другие заботы. Мы тогда ни о чем и ни о ком не думали, а всецело были поглощены своей алгеброй, геометрией, латынью и так далее. Мы даже газет не читали. Лишь однажды наше "мирное житие" прервал несколько экстравагантный случай. Вернувшись домой из нашего "ресторана", мы были поражены резким запахом духов в комнате. Мы посмотрели друг на друга, как бы спрашивая, что сие значит, откуда, кто? Обратившись к швейцару, мы получили разъяснение.

— Да, была барышня и просила Вас, — указал швейцар на Трумпельдора, — зайти завтра в 10 часов утра по этому адресу, — и он подал ему визитную карточку. Надпись на карточке гласила: "Княжна Гагарина". Назавтра Трумпельдор, приодевшись почище, но в своей неизменной бурке, отправился к княжне. Через несколько часов он вернулся домой и рассказал, что княжна предложила ему поступить в один из Петербургских полков адъютантом с тем, что его произведут в поручики и вообще откроют широкий путь для военной карьеры, вплоть до военной академии, если он того пожелает. При этом, очевидно, ему был сделан намек, что ему придется в этом случае переменить свою веру. Но Трумпельдор, поблагодарив ее за внимание, отклонил ее предложение, объяснив, что он далек от военного дела. При прощании княжна, однако, заверила его, что она всегда готова быть ему полезной. Трумпельдор еще раз поблагодарил ее, и они расстались. Больше он не встречался с княжной и к ее услугам не прибегал. Его жизнь экстерна пошла своим чередом. Об этом эпизоде своей жизни он никогда даже не вспоминал и не любил рассказывать. Ему было как-то даже странно думать об этом: он, стремившийся к науке, к труду, к Палестине, и вдруг — поручик, адъютант, офицер академии... Нет, не стоит и думать об этом, жаль только, что потерял из-за этого полдня...

Весною 1907 года Трумпельдор выдержал экзамен на аттестат зрелости. Получив свидетельство и подав бумаги в Петербургский университет, на юридический факультет, он уехал в Пятигорск, где всё лето отдыхал.