Иосиф Трумпельдор. Гехолуц. Новый путь: Биография. Воспоминания. Статьи

Когда дед вернулся из Японии, моя матушка еще не родилась, хотя бабушка Лукерья Степановна, в девичестве Шерметинская, уже родила старшего сына, моего дядю Акима. Но первенец родился, когда ее суженого уже забрили в армию и отправили на войну в Манчжурию. Мама рассказывала, что дед не очень любил вспоминать про японский плен еще и по причине того, что был ранен и рука многие месяцы его мучила. А медали с крестами, которые он заслужил на войне, домашние так долго прятали по углам, подальше от советской власти, что они потерялись. А серебряная памятная японская медалька с иероглифами без сожаления была обменяна на муку во время оккупации. Немец, что жил в нашем доме на теперь исчезнувшей симферопольской улице Островского рядышком с 3-й средней школой, случайно узнал, что дед был в японском плену, и принялся выпытывать, что да как, а когда узнал, что есть медалька — таки ее выжилил. Слава Богу, что не задарма, за полмешка муки.

То, что Россия проиграла Японскую войну, в Григорьевке узнали от полицейского, который привез губернскую газетку и рассказал об этом на сельском сходе. Потом поползли слухи, что почти все, "таврические", кто остался в живых после боевых действий, попали в плен. Но от пленных никаких вестей не было. Только глубокой осенью 1904 года пришла первая весточка — семья Терлецких получила письмо. Весть о том, что оно лежит на почте в Чаплынке, принес Гнат Рыдвановский, глава большого семейства, который ездил в поселок по своим делам и случайно услышал об этом от почтмейстера, своего дальнего родственника. Старый Терлецкий уже запрягал бистарку, чтобы ехать за письмом, когда в деревню прискакал околоточный Степан Иванковский и привез таинственное послание.

Сбежались родня, соседи. Под причитания женщин, отец Франи — Томаш Казимирович после долгого колебания конверт таки вскрыл, да читать от волнения не смог. Околоточный взял письмо и по слогам, как и всякий малограмотный, принялся читать. Слушали молча, затаив дыхание. Вот так и узнали, что пленных, попавших в руки японской армии в Порт-Артуре, перевезли в Японию, где они и коротают время в специальном лагере.

Но, слава Богу, двое сельчан Франя Терлецкий и Максим Булацан живы. Письмо читали и перечитывали, чуть не до дыр, пока Томаш Казимирович его не забрал и не спрятал за иконой. Вот только было непонятно, почему письмо написал малограмотный Франя, а не Максим, который имел за спиной три класса церковноприходской школы. Семья Булацанов по этому поводу сильно волновалась, а моя бабушка Лукерья каждый Божий день ходила в церковь и ставила свечку "за здравие" своего суженого. Это уже потом все узнали, что дед был ранен в руку и писать не мог.

А через время дошли слухи, что и сын шинкаря Соломона из Каланчака — Ицык, тоже жив и в том же лагере. Хоть и еврей, но и за него в селе порадовались и помолились — всё свой, земляк. Да и парень-то неплохой — до войны, еще парубком, развозил по селам какой-никакой товар; хотя женщины и ругались, привозил и горилку, но мужики вспоминали добрым словом: не дурил, лишнего не брал, аккуратно привозил всё, что заказывали, и в срок, и был простым, не заносчивым.

А ближе к весне сам почтмейстер неожиданно привез в село два пакета из Японии. Лукерья перепугалась и долго боялась распечатать — а вдруг какие нехорошие вести. Но когда забежала соседка и сказала, что Франя Терлецкий прислал фотографию, настоящую, из Японии — бабушка конверт вскрыла и, увидев на фотографии мужа, грохнулась в обморок. Это и была та самая фотография моего деда Максима. В письме было написано, что живут они почти не тужат и даже делегацию военнопленных возили в Токио на прием к самому Микадо — японскому императору. И там, на приеме, один еврей по имени Иосиф, который еле выжил после страшного ранения (в Порт-Артуре ему руку оторвало), обратился к императору с необычной просьбой. Он попросил сделать всем военнопленным фотографии для того, чтобы дома не только знали, но и увидели, что их близкие не погибли. И что самое удивительное — просьба была выполнена, и фотографии разлетелись по всей необъятной Российской империи. А еще пленным увеличили жалование — да так, что теперь можно было купить риса и пару раз в неделю поесть до отвала. Солдаты были уверены, что такое отношение к пленным — тоже заслуга того смелого еврея.

Так я и узнал, что дед мой воевал рядом с удивительным человеком по имени Иосиф. Только фамилия храбреца мне была неизвестна, как и его дальнейшая судьба. Хотя я много раз слышал о том, что дед, когда приезжал в Симферополь, то непременно встречался со своими однополчанами, среди которых были и крымские татары, и евреи, у которых он иногда останавливался на ночлег, когда, бывало, принимали по чарке, погрузившись допоздна в воспоминания. Так было и до, и после Первой Мировой, и после революции, аж пока Красная Армия в 1920 году не перекрыла Чонгар и Перекоп. Только не знаю, был ли лично знаком с этим Иосифом мой дед Максим...