Иосиф Трумпельдор. Гехолуц. Новый путь: Биография. Воспоминания. Статьи.

Трумпельдор и Вдовин остались в сторожевой охране. Между прочим, надо заметить, что этот солдатик Вдовин страстно любил Трумпельдора. Ночь была темная, жуткая. Дождь лил как из ведра, ветер завывал. Небо было черное, зги не видать. Трумпельдора и его товарища поставили в секретный пост. Сторожили они вдвоем в ущелье меж скалистых гор и напряженно всматривались в черноту. Вдруг они почуяли какие-то тени. Именно "почуяли", потому что никого и ничего они не видели, но чувствовали, что кто-то около и вокруг них есть. Вдовин решил, что это — японцы и, следовательно, надо дать знать в штаб заставы. Но Трумпельдор остановил его, хотя секретному посту и не полагалось окликать, но так как он уверен, что это — солдаты, застрявшие в разбитых окопах и теперь пробираются в свои части, то нужно спросить, кто там. И на вопрос "кто идет?" тот получил ответ: "Свои". Оказалось, что пять солдат артурского гарнизона пробираются к своим. Трумпельдор посоветовал им остаться здесь до утра, дабы избегнуть тревоги, которую они могут наделать на других постах. Утром он их привел в штаб заставы, а сам вернулся в полк, где товарищи радостно встретили его целым и невредимым.

Прошло несколько дней после этой истории, а Трумпельдор все еще находился "на отдыхе". Постепенно пришли все "пропавшие" было солдаты, начальник команды тоже уже оправился от своей "дурноты", внезапно овладевшей им в день боя. Июль был уже на исходе. Японцы нанесли русским новый удар. 28 июля русская эскадра была разбита и рассеяна при попытке прорваться из Порт-Артура. А в первых числах августа подошли свежие японские силы генерала Ноги, и он повел новое наступление по всей линии, развив ураганный огонь. И 6 августа, рано утром, наши охотники опять были двинуты в действие. В этот день шел ожесточенный бой на Длинной; туда и направили охотников. Там Трумпельдор и был ранен. На этот раз вести о несчастье с ним оказались правдой. В штаб полка было официально сообщено, что охотник 27-го полка Иосиф Трумпельдор выбыл из строя; его ранили тяжело. Целый день искали мы его и не могли найти. Только в 10 часов вечера позвонили из Морского госпиталя, что там находится на излечении ефрейтор Трумпельдор, что рана у него оказалась серьезная, а посему ему ампутировали левую руку. Теперь он вне опасности, самочувствие — хорошее, температура — нормальная.

Подробностей ранения я не знал. Ночью идти к нему было невозможно. Пришлось отложить на завтра. На утро я пошел его проведать. Мне было жутко. Я не смог представить Трумпельдора, — высокого, сильного, здорового богатыря, — с одной рукой. Шел я к нему неохотно, было не по себе. Все время представлялось, что придется утешать его, и всю дорогу я мысленно повторял слова утешения. Оказалось, однако, что все это было ни к чему. Наоборот, как только он меня увидел, он стал меня утешать. Он не переставал утверждать, что чувствует себя великолепно, что это все — пустяки, и что в ближайшем будущем он опять отправится на позиции. Я присел к нему на постель. Он воспользовался этим случаем и начал бороться со мной одной рукой, при этом улыбаясь своей милой, искренней улыбкой. Я был поражен таким исходом моей первой встречи с ним после пережитой им потери руки. Я попросил его рассказать мне, как и при каких обстоятельствах его ранили, и он рассказал об этом тихим и ровным голосом, спокойно, как будто речь шла не о нем самом, а о чем-то далеком, давно минувшем. Хотя он был еще слаб, но каждое слово было ясно, отчетливо. Я помню, как теперь, выражение его лица, звук голоса, мимику, и не было никакой разницы с обыкновенной его манерой говорить. Огромных усилий это ему стоило, подумал я.

— 6-го, рано утром, — начал он, — команда наша собралась и выступила в поход. Хотел было я и с вами повидаться, но не нашел вас. Мне сказали, что вы ушли на Голубиную бухту. Шли мы не долго, не больше получаса, до Длинной. Тут мы выстроились гуськом и рассыпались по окопам форта. Началась перестрелка. Японцы, под прикрытием своих орудий, подошли к самой горе. Мы — наверху, а они — внизу. Они нас — ручными бомбочками, а мы их — камнями. Стрелять нельзя было, ибо приходилось перегибаться через окоп, а это значило — рисковать получить "подарок" от японцев. Вдруг около меня убило солдатика нашего полка. Вы его, кажется, знали: он — из Тулы, служил в 11-й роте. Он говорил мне, что знал вас еще в Киеве, когда вы там служили в Бендерском полку. Его и убило. Был он хороший парень, не трус и товарищ. Через маленькое отверстие окопа я видел, кто именно метнул в него бомбу. Меня зло взяло, хотелось швырнуть в убийцу камнем. Выбрал я камень поострее, левую руку, в которой находилась винтовка, положил на бруствер, а правой метнул в него не хуже, чем бомбошкой.