Ёсико

Сначала Мэнь ничего не поняла. Почему она должна идти развлекать хозяина компании? Я объяснил, что этот человек — весьма влиятельная фигура в Токио. Что его расположение к нам очень важно для успеха всей нашей поездки. Возможно, ей даже удастся получить главную роль в одном из японских фильмов. Я слишком торопился, когда говорил, и чувствовал себя мерзавцем. Она достаточно долго общалась с важными людьми в Маньчжоу-го, чтобы не понять, что от нее требуется. «Но я говорю по-японски с ошибками!» — возражала она. А когда поняла, что и это не будет большим препятствием, набросилась на меня, долго била кулачками в мою грудь, что-то кричала на своем северном диалекте, а потом разразилась рыданиями. Я пытался успокоить ее, гладил по спине, говорил, что на кону стоят вопросы поважнее, чем кино; что нужно чем-то пожертвовать ради успеха; что какие-то вещи в нашей жизни не поддаются нашему контролю; что если она согласится один раз встретиться с господином Нагаи, то, вернувшись в Синьцзин, будет вознаграждена; что я никогда не забуду ее храбрость и преданность нашему делу. Это был один из самых сложных моментов в моей карьере. Ни она, ни я об этом неприятном случае больше никогда не вспоминали.

13

Гала-концерт в театре «Нитигэки» завершился полным триумфом. День для концерта выбрали благоприятный — 11 февраля исполнялось 2600 лет со дня основания нашей нации императором Дзимму.[19] Специально по этому случаю в Токио прибыл сам Пу И. Несмотря на холодную погоду, тысячи людей выстроились перед императорским дворцом, чтобы в поклоне приветствовать императора, а возможно, даже увидеть его краешком глаза, ведь о нем так много писали в газетах. Но как мало знали они по сравнению с тем, что знал я — о том, что властитель Маньчжоу-го большую часть жизни проводил, куря опиум и развлекаясь фильмами с Чарли Чаплином. Одно из преимуществ, которые дарил мне информационный бизнес. Я знал такие вещи, которых обычные люди даже вообразить не могли.

Однако все происходившее вокруг дворца даже сравнить нельзя было с тем, что творилось в «Нитигэки». Люди стояли вокруг театра всю ночь, кутаясь в теплые пальто и одеяла в ожидании, когда откроются билетные кассы. К девяти утра очередь обернулась вокруг здания трижды. К десяти пошла на пятый виток. А ближе к одиннадцати — началу концерта — уже семь рядов из плотно прижатых друг к другу и коченеющих на морозе людей окружали театр. Люди не могли двинуться. Концерт находился под угрозой срыва, потому что Ри со своими телохранителями не могла пробиться через эту очередь, похожую на крепкую стену из человеческих тел. В итоге пришлось звать полицию, чтобы она с помощью дубинок помогла телохранителям расчистить дорогу и протолкнуть бедную Ри, закрывавшую лицо воротником шубы, внутрь, к проходу на сцену.

Шоу вышло великолепным. Я не зря полагался на Мэнь Хуа — крепкую маньчжурку с ангельским голосом. Аплодисменты она сорвала бешеные, слышались даже выкрики «Банзай Маньчжоу-го!» Но как бы замечательно ни пела Мэнь, звездой все равно оставалась Ри. Именно на нее все пришли посмотреть. Половина занавеса была раскрашена в цвета знамени Маньчжоу-го, на другой половине возносились красные лучи нашего восходящего солнца. А поверху бежали золотые иероглифы: «Гармония пяти рас» и «Мир Востоку». Когда занавес поднялся, на сцене было совершенно темно, и только Ри стояла в пятне света от прожектора, одетая в китайское тряпье, точь-в-точь как в известном уличном эпизоде, с которого начинались «Китайские ночи». Она выругалась по-китайски — раз, другой, третий, и чем дальше, тем больше это нравилось публике. Свет в зрительном зале погас, и театр погрузился во мглу. Никто не знал, что дальше. Медленно и мягко темноту начала заполнять мелодия из фильма. Кто-то из публики захлопал в нетерпении. Музыка заиграла громче. Прожектор высветил одинокую фигурку, на этот раз в блестящем золотом китайском платье, лицо спрятано за большим веером цветов флага Маньчжоу-го. Веер опустился, и с улыбкой, которая могла бы растопить айсберг, Ри запела свой знаменитый хит.

Публика взревела. Ничего подобного она отродясь не слыхала. Люди гикали, вопили, топали и даже танцевали в своих креслах. Буйство было такое, что охрана театра запаниковала и вбежала в зрительный зал, призывая людей успокоиться. Кого-то били по лицу, кого-то пинали. Девушки от волнения падали в обморок, а буйных студентов выволакивали из зала. А музыка продолжала играть «Ручей в Сучжоу», «Ах, моя Маньчжурия!». Одна на сцене в свете прожекторов, в грохоте оркестра, заглушавшем все остальные звуки, Ри даже представить себе не могла, какую кашу заварила у себя под ногами. Я никогда не забуду кислый запах мочи и пота, стоявший в опустевшем зрительном зале, когда все закончилось.