Ёсико

Он смог в ответ прокричать только несколько слов:

— Ёсико-сан, я должен поговорить с тобой!

Крепкий парень из обслуги быстро скрутил его и выпроводил вон, костеря, как нерадивую собаку.

Позднее я спросил у Ёсико, кто это. На секунду мне показалось, ее отец. Все это было так давно, сказала она. Что было? Она выдержала паузу. А затем сообщила, что работала с ним в Маньчжурии, недолго, во время войны, но все это было так давно. Ей не хочется сейчас говорить об этом, может, как-нибудь в другой раз. И поскольку она все еще расстраивалась, настаивать я не стал. На следующий день газеты ни словом не обмолвились об этом инциденте, хотя они же не поскупились на другие детали, вроде полного списка гостей. Еще раз я восхтился тем, как японцы умеют игнорировать то, чего они предпочитают не видеть. Безумное лицо этого человека надолго осталось в моей памяти. Как будто что-то или кто-то преследует его. Но что еще необычнее — когда я в следующий раз спросил о нем Ёсико, она заявила, что ничего не помнит об этом случае. И даже пошутила: «Может, ты увидел призрака, Сид-сан?»

Вердикт японского общества по поводу этой свадьбы был коротко сформулирован заголовком в разделе «Общество» газеты «Асахи»: «Американский авангардист женился на японской кинодиве — дивно абстрактная свадьба». Я плохо понял, что в данном случае означало «абстрактный». И решил позже уточнить у Ёсико.

20

Усадьба в Камакуре выглядела чересчур безупречной — воплощение традиционной красоты японской деревни, сцена со свитка периода Эдо, этакая современная картинка-мечта об идеальной «старой Японии», если не декорация к исторической киносаге. Главное здание, уютно гнездившееся посреди изумрудных рисовых полей и сиреневых холмов Камакуры, принадлежало Намбэцу Огате, выдающемуся художнику, творившему в японском стиле (который обычно противопоставляют стилю западному, подразумевая под ним чудовищный недоимпрессионизм в сочетании с академической основательностью). Он был так знаменит, что люди обычно обходились без фамилии и называли его просто Намбэцу. Его картины рыб или птиц, выполненные черной тушью или охрой на японской бумаге, высоко ценились богатыми коллекционерами. Маленький, подвижный, с соляной проседью в перечных волосах и бородой-мочалкой, Намбэцу выглядел добродушным — кем-то вроде китайского мудреца, — но имел репутацию человека несговорчивого. Деньги как таковые его особо не волновали. Однажды он вышвырнув из своего дома члена Кабинета министров за то, что тот назвал его картину «прелестной». Мало того, тот политик собирался выложить за нее круглую сумму, но, как выразился Намбэцу, был «слишком вульгарен, чтобы владеть моей работой».

Однако еще больше, чем картинами, Намбэцу был известен в Японии своим житейским укладом, полностью подчиненным японской традиции. Его сельский дом XVIII века с роскошной соломенной крышей частенько появлялся на страницах еженедельных иллюстрированных журналов. До войны этот дом, стоявший в глухой деревушке на западе Хонсю, был разобран на части, а затем тщательно восстановлен плотниками из Камакуры. Причем без единого гвоздя; все его бревна, раздвижные двери, ширмы, оштукатуренные стены, бамбуковые заборы, стропила, скобы, ригели и обрешетки были составлены в одно целое, точно гигантский пазл из кедра, кипариса, штукатурки и тика. Ванна, отлитая из чугуна, подогревалась снизу печкой на дровах. Даже туалет из камфорного дерева с ароматными кедровыми сучками претендовал на поэтический шедевр. Сидеть на корточках в полутьме, слушая, как жужжат мухи и дождик капает с небес… уже лишь ради этого сюда стоило приезжать.

В быту Намбэцу пользовался традиционными горшками и чашками, одни из которых являлись бесценными шедеврами древнего искусства, а другие — произведены в его собственной печи для обжига, которую ему поставили гончары из Бидзэна, что на Кюсю. А кроме того, он еще и производил свою бумагу в стиле Тоса. Его бумага «Тоса Тэнгу-дзёси» — «Крылья полуденных мошек» — снискала славу сверхтонкой. Еще он был великолепным поваром. На его традиционной деревенской кухне стояли две громадные деревянные бочки — одна с морской водой, другая с пресной, — где плавала живая рыба, которую он зачерпывал сачком, чтобы приготовить на ужин со свежими и маринованными овощами. Смотреть, как Намбэцу разделывает рыбу, — все равно что наблюдать за художником, пишущим картину: как он разрезает ее, очищает от чешуи своими любимыми ножами от знаменитого кузнеца из Киото, чья семья ковала ножи с начала XVI столетия.