Ёсико

Мы сидели вокруг черного лакированного стола в чуть слишком ярко освещенной комнате с желтоватыми стенами, где-то тихо играл джаз. Внутреннее убранство как таковое отсутствовало, если не считать безобразно составленных букетов камелий в ярко-розовых посудинах. Наша компания состояла, естественно, из самого Намбэцу и его коммерческого директора Танаки, худого мужчины в пенсне, который то и дело спрашивал меня про Париж, где он был уже несколько раз, а я не бывал никогда. Присутствовал также молодой владелец галереи, который показался мне джентльменом моей ориентации. По бокам от Намбэцу сидели две девчонки в кимоно. Назойливо хихикая, они кормили его по очереди своими палочками и следили, чтобы его бокал все время был полон дорогого французского коньяка, смешанного с пепси-колой. Откинувшись на мягкие диванные подушки, он безмятежно улыбался, распахивая рот для очередного кусочка сушеной каракатицы или сырого тунца; сейчас этот гневливый человек, как ни странно, походил на малого ребенка и вел себя как божья овечка.

Двое других, директор и молодой педик, владелец галереи, говорили мало, но, подобно девчонкам, ублажавшим Намбэцу, смеялись над каждой шуткой сэнсэя и поддакивали любой мысли, какая бы ни пришла ему в голову.

Что за роль в этом действе отводилась мне, стало ясно лишь через пару часов, когда все мы здорово набрались. Поскольку во мне еще много оставалось от иностранца, я искренне верил, что молчать за столом неприлично, и высказывался о том о сем, а старик снисходительно меня слушал. Изредка он глядел на меня с притворной суровостью и говорил: «Всегда помни, кто здесь сэнсэй». Как будто я мог об этом забыть. Чем дольше длился вечер, тем очевиднее становилось, что профессиональная обязанность Танаки сводится к работе мишенью для жестоких насмешек Намбэцу, многие из которых совсем не смешны.

— А Танаки, в-вот здесь который… Он про культуру знает еще меньше, чем наш чокнутый иностранец!

Девчонки захихикали. Танаки неуклюже ухмыльнулся. Я не хотел, чтобы обо мне забыли, и засмеялся вместе со всеми.

— Танаки — как та лягушка из пословицы, которая сидит в колодце и радостно квакает на тени в темноте. Ква, ква, ква! Вот так же и он…

Улыбка застыла на лице Танаки.

— Давай, лягушка, поквакай! — велел Намбэцу. — Ну? Ква, ква, ква!

Танаки вспотел и потянулся за салфеткой. Девицы попросили Намбэцу «открыть пошире ротик» и загрузили туда очередную партию закуски. Владелец галереи, почуяв недоброе, попытался Намбэцу развеселить.

— О, сэнсэй! — сказал он. — Вы слишком строги. Не может ведь каждый из нас быть человеком мира, как вы.

— Человеком мира?! — заорал Намбэцу. — А что ты знаешь о мире? Вот чокнутый иностранец, он знает! Он по всему свету путешествовал. Вот он интернационален. Поэтому у него есть что сказать, не то что у вас, олухов!

С этого момента Намбэцу ни на Танаки, ни на галерейщика больше внимания не обращал и беседовал только со мной. Пепси и коньяк сделали свое дело. Его речь стала неразборчивой, и он поманил меня жестом к себе. Танаки пришлось поменяться со мной местами, что он и сделал с чувством явного облегчения.

— Сид-сан! — сказал Намбэцу конфиденциально, дыша мне в лицо коньячными парами. — Пришла мне пора раскинуть ветви и выбраться из этой крошечной островной страны на международный уровень. Я знаю, иностранцам нравится мое искусство. После войны американцы покупали мои картины. Знаешь, я даже продал несколько штук генералу Макартуру. Но американцы ушли. Пора и мне пересечь океан. Ты знаешь людей в Нью-Йорке. Я назначаю тебя своим представителем. Я хочу, чтобы ты представлял мое искусство в других странах.

Хотя мне и польстила его уверенность в моих связях за границей, от этой просьбы мне стало не по себе. Я знал, что просто так я отказаться не могу. Это будет воспринято как оскорбление. Мне очень хотелось знать, не предложил ли он это сначала Исаму. Тот был устроен в жизни лучше моего и куда удачнее мог бы помочь Намбэцу развернуться в Париже или Нью-Йорке. Или он слишком уважал Исаму как художника, чтобы делать ему такое предложение? Я же для него только критик, кинокритик из местной англоязычной газеты, поэтому меня можно просить о подобных услугах, не опасаясь оскорбить. Конечно же я должен быть польщен. И это льстило мне… на самом деле. Но каким образом мне придется выполнять обещание, если я его дам? Да, Ёсико просила меня о подобной услуге, но она же сама и спасла меня от позора, пустив в ход свои предпринимательские способности. Она сама оказалась готова уехать и продвигать себя в Голливуде, Чикаго, Нью-Йорке. И я сорвался с крючка. В случае же с Намбэцу я почувствовал, что на горизонте замаячила беда.