Иосип Броз Тито. Власть силы

Я медленно добрался до дома № 15 по Румынской улице. Дежуривший у ворот офицер пропустил меня внутрь и я прошел по знакомой извилистой тропинке по направлению к вилле Тито…

Когда я вошел, он работал за своим письменным столом. Он поднял глаза от отчета, который читал, и жестом пригласил меня в дальний конец кабинета. Тито показался мне усталым. Это удивило меня, потому что обычно Тито усталым никогда не выглядел. Я ожидал, что сейчас мы начнем разговор о моей предстоящей поездке. Тито зажег сигарету и вставил ее по своему обыкновению в мундштук в форме изогнутой трубки с серебряной насечкой, сделал затяжку и скрестил ноги. Казалось, что он хочет поделиться с кем-нибудь чем-то важным и услышать в ответ его мнение. Мне прекрасно был знаком этот жест.

Все произошло в считанные секунды. Хотя мы с Тито были знакомы вот уже десять лет и я часто встречался с ним, я все-таки не смог бы догадаться, что же он мне сейчас скажет.

Я был удивлен, когда вместо ожидаемого мною вопроса о поездке в Индию, он сказал вдруг:

«Ты видел, что происходит в Румынии? Они приказали убрать со стен все мои портреты! Ты, наверное, читал об этом в сообщениях иностранных информационных агентств?»

Я был поражен его серьезным тоном. Я читал все сообщения, но был уверен, что все это неправда. Я всегда считал, что выгляжу немного неуклюже, когда разговариваю с Тито, потому что раньше не осмеливался высказать свои мысли вслух, но на этот раз с моего языка сорвалось:

«Как же это так? Разве это не обычная ложь?» Его лицо внезапно исказилось болью. Только в этот миг мне удалось лучше разглядеть, что Тито внешне изменился. Его лицо потемнело и тяжкая скорбь изрезала его глубокими морщинами. Мешки под глазами свидетельствовали о том, что он не спал…

Снова рывком скрестив ноги, Тито сделал еще одну затяжку и, как будто не расслышав мой вопрос, продолжил:

«Ты счастливчик. Ты пока еще ничего не знаешь. Во время войны были моменты, когда нас со всех сторон окружали немцы, мы тогда знали, что нам остается полагаться лишь на собственные силы, на самих себя. Мы с боями прорывались из окружения, насколько у нас хватало сил. Но теперь… когда имеются все условия, благоприятные для нас, русские ставят нам палки в колеса…»

Я потерял дар речи. В голове моей возникла настоящая сумятица, вызывая почти физическую боль.

Я вспомнил разговор, несколько дней тому назад состоявшийся у меня с Калининым, новым представителем ВОКСа (Всесоюзного общества культурных связей с заграницей) в Белграде. Он сказал мне, что, по его мнению, югославы не любят русских, что русский язык изучается недостаточно широко, что больше времени уделяется преподаванию английского и французского. Вот в Болгарии – совсем другое дело. Здесь количество членов Общества дружбы с СССР насчитывает миллион человек.

Я не воспринял слова Калинина всерьез, потому что мне и в голову не могло прийти, что этот мелкий советский чиновник может поучать Югославию.

Но то, что Тито только что сказал мне, означало, что этот усердный русский чиновник, совсем недавно прибывший из Москвы, говорил в соответствии с инструкциями, полученными им сверху. Я вспомнил его похвальбу о том, что в Югославию его направил лично Жданов. Я мысленно все это увязал с тем, что сейчас говорил мне Тито, и понял, что все это не случайно. Это означало конфликт с Советским Союзом.

Тито заметил впечатление, которое произвели на меня его слова. Я постепенно начал понимать, откуда взялись морщины на его лице и эти явные следы усталости.

Сегодня мне ясно, что Тито в тот день принимал решение. Перед ним лежало два пути – и он мог выбрать из них только один. Он сражался вместе со Сталиным, он обращался к нему за поддержкой, Советский Союз был для него маяком[388].