Хрущев побывал вместе с нами в колхозе, и хотя даже в самом потайном уголке его мозга не пряталось ни тени сомнения в справедливости самой системы, он не только чокался с колхозниками большими стаканами с водкой, но также проверял парники, заглянул в свинарник и стал обсуждать практические проблемы. На обратном пути в Киев он постоянно возвращался к вопросу о колхозах и открыто говорил об их недостатках[444].
Хрущев, в свою очередь, также проникся симпатией к Тито, которого он назвал живым и близким по духу человеком, и к Джиласу: «Когда я впервые встретил его, он поразил меня своим быстрым и острым умом. Он показался мне хорошим человеком. Не стану отрицать, что теперь у меня сложилось о нем иное мнение, но это уже не относится к делу»[445]. Девять лет спустя Хрущев воспользовался старым знакомством с югославским руководителем для укрепления своих собственных позиций. В конце лета 1954 года Хрущев конфиденциально предложил белградскому правительству считать, что теперь, когда советская компартия избавилась от шефа тайной полиции Лаврентия Берия, а югославская – от «ревизиониста» Джиласа, препятствия к сближению устранены.
В 1955 году, обезопасив свои позиции в Москве, Хрущев нанес государственный визит в Югославию, в ходе которого он редко бывал трезвым. Этот визит завершился подписанием «Белградской декларации», что означало окончание ссоры между двумя государствами. В следующем году Хрущев произнес сенсационную речь на XX съезде КПСС с разоблачением преступлений и ошибок Сталина. При этом он вспомнил, что во время ссоры с Югославией в 1948 году Сталин хвастался: «Стоит мне пошевелить мизинцем – и Тито больше не будет». Речь, произнесенная на закрытом заседании и державшаяся в секрете, вскоре стала достоянием западной прессы и подготовила почву для визита Тито в СССР, состоявшегося в июне 1956 года. Была подписана «Московская декларация», наметившая путь к улучшению отношений как на партийном, так и на государственном уровнях. Югославский посол в Москве Велько Мигунович описал новый стиль поведения Хрущева. Их автомобильная кавалькада остановилась в пригороде Москвы, и чтобы избежать столпотворения на улицах, Тито и Хрущев зашли в кондитерскую, где продавались пирожные и мороженое…
Посетители, которых мы застали внутри, поспешно двинулись к выходу, но Хрущев попросил всех оставаться на своих местах. Хрущев и Тито заказали мороженое. Но когда пришло время расплачиваться, оказалось, что ни у одного из руководителей нет ни копейки в кармане[446].
Изобличение Хрущевым Сталина, его дружба с Тито и бурлескные, шутовские манеры заставили Запад поверить в то, что он – либерал, коммунист нового стиля, югославского образца. Однако в некоторых отношениях Хрущев был еще более деспотичным и жестоким, чем Сталин, особенно когда дело касалось преследования верующих христиан. В ходе кампании против Русской православной церкви Хрущев отправил за решетку десятки архиереев, священников и монахинь по сфабрикованным «уголовным» обвинениям. Он сократил количество действующих церквей до 7000, примерно на две трети. Из восьми семинарий осталось только три, а из шестидесяти семи монастырей – двадцать один. Особенно драконовские меры применялись против тех, кто распространял религиозное учение среди молодежи[447]. Преследования христиан в России, продолжавшиеся вплоть до начала эпохи гласности и перестройки, практически не получили отражения в западной прессе.
Оказавшись вынужденным примириться с тем, как развивался югославский социализм, Хрущев попытался в то же время не допустить распространения «титоизма» на другие страны Восточной Европы. Первый вызов Хрущеву в 1956 году бросили поляки, когда после беспорядков в Познани на место сталинистского вождя пришел Гомулка, который отбыл трехлетнее тюремное заключение как «титоист». В октябре 1956 года либерализация Польши так встревожила Хрущева, что он послал советские танки на Варшаву, но путь им преградили танки польской армии. Варшавские демонстранты скандировали: «Катынь! Катынь!», имея в виду расстрел сотрудниками НКВД 2000 польских офицеров[448] во время второй мировой войны. Хрущеву пришлось пойти на попятную, чтобы избежать конфронтации с Польшей, а тем временем против Советов и местных коммунистов восстала Венгрия.