Иосип Броз Тито. Власть силы

Его родина, Кумровец, превратилась в традиционное место экскурсий. Туда везли на автобусах школьников, заводских рабочих, ветеранов и даже иностранных туристов. В Кумровец вела отличная дорога, отмеченная в своем начале, на окраине Загреба, большим, сразу же бросавшимся в глаза дорожным указателем. В старом доме Тито, который теперь, разумеется, превратили в музей, властная женщина-хранительница рассказывала нам истории из детства вождя: как он часто голодал, но никогда не нищенствовал; как его выгнали из хора за то, что он надерзил священнику, грубо обращавшемуся с детьми; как он был заводилой в драках и налетах на местные сады; как ему приходилось работать с ранних лет, чтобы хоть как-то поддержать семью. Один из экскурсантов-югославов потрогал подушку на деревянной кровати Тито и с удивлением воскликнул: «Солома!».

«Да, конечно, солома, – подтвердила хранительница, похожая на учительницу – старую деву. – Ведь Тито рос в рабочей семье».

Сначала Тито работал официантом в Сисаке, а потом там же поступил в подмастерья к слесарю. В этом он ничем не отличался от тех людей, кто добивался успеха в теперешнем Сисаке, тех, кто уезжал на несколько лет на заработки в Германию, а затем возвращался домой и вкладывал свои сбережения в землю или частный бизнес. Эти люди в Югославии часто жили куда лучше, нежели их британские двойники – мелкие предприниматели, которым приходилось сталкиваться с враждебным отношением профсоюзов, крупных фирм розничной торговли и пивоваров-монополистов, а также в полной мере ощущать бремя немалого подоходного налога, высоких процентных ставок и выплат в фонд социального страхования.

Многим сербам, жившим в районе Крайны, пришлось испытать страшные муки. Сразу после прихода к власти в апреле 1941 года сисакские усташи арестовали сербского торговца и с живого содрали кожу. В отчете уполномоченного Германии генерала фон Хорстенау дается ужасающее описание усташского лагеря в Сисаке, специализировавшегося на уничтожении женщин и детей.

Еврейский отель, где Тито некоторое время работал официантом, исчез, но остался кегельбан, где он когда-то расставлял кегли. Теперь этот кегельбан был частью местного клуба. На стене висел портрет Тито, но хозяевам, похоже, надоела вся эта парадная шумиха о великом земляке.

В Загребе свободных квартир было мало, и потому аренда жилья там влетала в копеечку. Партийные боссы сразу после войны захватили себе буржуазные особняки в старом городе и в тенистых пригородах на горе. Сотни тысяч крестьян, пришедших в город, чтобы участвовать в процессе индустриализации, жили в многоквартирных домах Нового Загреба, на другом берегу реки Савы. Часть квартир выделяли предприятия, а часть продавалась через жилищные кооперативы. У подавляющего большинства квартиросъемщиков имелись дома в сельской местности, где жили их родители и куда они уезжали на выходные, праздники и на время отпуска. Некоторые возвращались в деревню после выхода на пенсию. Одинокие пожилые и немощные люди, жившие в Новом Загребе, брали к себе на квартиру студентов, которые в виде платы за жилье ухаживали за ними и оказывали услуги по дому.

Если смотреть со стороны шоссе, подъезжая к Новому Загребу, то однообразные железобетонные коробки многоквартирных высокоэтажек выглядят очень мрачно и уныло. Однако это лишь внешнее впечатление. Жить в них довольно удобно и приятно. Люди ценили свои квартиры и гордились домами, в которых жили. Там не отмечалось случаев вандализма ни по отношению к зданиям, ни к зеленым насаждениям, цветочным клумбам и газонам, которые служили детскими игровыми площадками. За поддержанием чистоты и порядка зорко следила администрация в лице квартальных комитетов, работа в которых была обязательной общественной нагрузкой для членов партии.

Для тех, у кого не было собственной автомашины, существовала отличная служба общественного транспорта, причем дети, как правило, уступали место старшим. Родители были очень довольны государственной системой образования. Милиция пользовалась большим авторитетом и появлялась на месте происшествия в считанные минуты, даже если речь шла не о преступлении, а о перебравшем лишку и расшумевшемся соседе.

Старая часть Загреба, которая в 1951 году предстала предо мной сплошными мрачными трущобами, теперь превратилась в один из самых престижных и красивых городов того, что когда-то было Австро-Венгерской империей. Очарование старины, исходившее от Соборной горы, осталось нетронутым. Здесь ощущалось дыхание XVII и XVIII веков. Позднегабсбургскую помпезность, пришедшую в Загреб в XIX веке, не оскверняли ни кольцевые дороги, ни кварталы небоскребов с бесчисленными офисами, ни торговые центры и прочие творения XX века, обрушившиеся на эту страну. Мое восхищение Загребом возрастало с каждым визитом в этот город.